Не нарушая тишины. Наталья Струтинская

внимание привлекла возня у школьной стены. Мельком обернувшись, я увидела своих одноклассников – их было трое. Двое, задиристо что-то высказывая, прижимали к стене третьего. Я остановилась. Недолго размышляя, я развернулась и побежала обратно к школьным воротам.

      Я торопилась. От бега и холодного воздуха у меня жгло гортань. Когда я завернула за угол школы и приблизилась к ребятам, все трое уставились на меня.

      – Отстаньте от него! – бросила я, с вызовом взглянув на ребят, на лица которых почти сразу вернулось прежнее выражение жестокого довольства. Третий парнишка, прижатый к стене, худощавый, темноволосый, круглыми глазами растерянно смотрел то на своих обидчиков, то на меня. – Чего привязались?

      – Иди отсюда, – шепнул один из хулиганов, отвернувшись от меня. Губы его при этом расплылись в ухмылке, исполненной замешательства. Он коротко взглянул на своего приятеля.

      Тот сделал шаг в сторону, и я увидела в его руках перочинный нож.

      – Так вы любовнички, да? – театрально расхохотался он. – Анька влюби-и-илась!!!

      – Дурак же ты! – поморщилась я.

      – Вали-ка, – повторил первый хулиган, – а то тоже получишь!..

      – А давай, – сказала я, подошла к хулигану, отпихнула его и заслонила собой худощавого мальчика. – Давай! – с вызовом повторила я, впившись холодным, твердым взглядом в глаза парня.

      Тот растерянно уставился на меня.

      Второй же мешкал недолго. Вернувшись на свою прежнюю позицию, он направил лезвие ножа к моей правой руке и зацепился его острым кончиком за ткань моей куртки. Я бесстрастно следила за его действиями, не шелохнувшись от этого прикосновения. Кончик ножа двинулся вниз, сделав небольшой разрез на рукаве.

      – Еще хочешь? – лезвие ножа вдруг оказалось у самого моего лица.

      – Давай, – не изменила своей бесстрастности я, прямо глядя в серые глаза парня.

      – Да ну их, – выплюнул второй. – Пойдем отсюда. Пойде-ем! – повторил он, заметив, что его приятель медлит.

      Небрежно и неумело сплюнув, парень убрал от моего лица нож и отступил.

      – Никому ни слова, поняли? – угрожающе проговорил он.

      Ни я, ни парнишка за моей спиной ничего не ответили. Хулиганы ушли. Я обернулась к мальчику.

      – Идем домой? – обратилась я к нему.

      – Спасибо… – сказал он мне едва слышно.

      Я кивнула, принимая благодарность. Парнишку звали Володей Мещерским. В классе он был одним из тех, кто подвергался насмешкам и даже насилию. Тихий, молчаливый, сообразительный, он был слабо развит физически, никогда ни с кем не вступал в спор и никогда не отвечал на выпады. Мне всегда было жаль его: этот мальчик пробуждал во мне какое-то материнское стремление защитить. И я защищала его, защищала открыто, с вызовом, не страшась риска впасть в опалу.

      В шестнадцать лет Мещерский признался мне в любви – так чисто и искренне, что это его признание даже зацепилось за мою память и стало подобием примера того, как звучат слова настоящей