Невероятное путешествие мистера Спивета. Рейф Ларсен

тебя и заманивал в долгую погоню.

      У нас погоня как раз такой и вышла, долгой. Черно-рыже-коричневый хвост Очхорика мелькал впереди средь зарослей травы, подскакивая, как механический кролик из тех, что пускают перед борзыми. А потом мы вырвались из травяного моря и понеслись вдоль изгороди. Я мчался во весь опор и только уже прикидывал, как бы рвануться вперед и в прыжке ухватить пса за задние лапы, когда осознал, что изгородь, вдоль которой мы бежали, резко заворачивает в нашу сторону под углом в девяносто градусов. Очхорик, наверное, так нарочно подгадал. Я видел все, словно в замедленном кино: Очхорик проворно подныривает под нижнюю перекладину, а я, отчаянно пытаясь затормозить, все же налетаю на изгородь со всего размаху и сила инерции перебрасывает меня через нее и швыряет на спину по ту сторону.

      Не знаю точно, потерял ли я сознание, но следующее, что помню – это как Очхорик лижет мне лицо, а отец стоит прямо надо мной. Может, я еще не до конца пришел в себя, однако хочется верить, что по лицу его проскользнула улыбка.{24}

      – Т. В., ну и на кой черт ты гоняешься за этим псом? – спросил он.

      – Сам не знаю. Он хотел, чтоб за ним погонялись.

      Отец вздохнул. Выражение его лица изменилось – губы сжались плотнее, на челюстях заиграли желваки. Со временем я научился расшифровывать эту разновидность лицевого тика как «И это мой сын!»

      По такому лицу, как у отца, читать было всегда очень трудно. Я пытался (но безуспешно) нарисовать схему его лица, куда вошло бы все, там отражающееся. Брови у него были чуть более разросшиеся и неухоженные, чем стоило бы, зато такие кустистые, что сразу становилось ясно: он только что из долгой поисковой партии – исколесил всю округу на своем красном мотоцикле марки «Индиан». Седеющие усы подстрижены и лихо подкручены – но все же не настолько аккуратно подстрижены и не настолько лихо подкручены, чтоб смахивало на фата или на сельского простофилю. Скорее его усы напоминали о той восхитительной уверенности в себе, что испытываешь, повернувшись лицом к бескрайнему небу прерий на закате. На подбородке, в самом низу – шрам, размером и формой похожий на развернутую скрепку для бумаг. Этот едва заметный зигзаг белой кожи свидетельствовал не только о неизменной выносливости отца, но и том, что как бы крепко он ни сжимал луку седла, многое напоминает ему о собственной уязвимости – например, изувеченный мизинец на правой руке, результат перелома, полученного при установке изгороди. Общая структура его черт удерживалась сложной сетью морщин у глаз и в уголках рта – ложбинок, привлекавших внимание не столько к возрасту моего отца, сколько к его рабочей этике и наличию в мире тех самых ворот, которые он бесконечно открывал и закрывал. В жизни это становилось ясно с первого взгляда, но поди передай такое в таблице с рисунками!

      В прошлом году я иллюстрировал одну статью в «Сайнс» о новых технологиях для банкоматов

24

Когда сталкиваешься с Текумсе Илайей Спиветом, всякий раз приходится вроде как лишний раз выдохнуть. Глядя на его обветренное лицо, на то, как торчат из-под пропитанной потом шляпы пряди черных с проседью волос, ты замечал следы размеренного сезонного круговорота жизни: объездка коней летом, клеймление весной, сбор скота осенью, открывание и закрывание одних и тех же ворот круглый год.

Так оно и шло: ты не оспаривал монотонность открывания и закрывания ворот. И все же меня всегда подмывало провести расследование – распахнуть следующие ворота, сравнить, насколько отличается скрип их петель от наших.

Скрип других петель по сравнению с нашими

Отец упорно открывал и закрывал одни и те же ворота, и, учитывая его фанаберии – Ковбойскую гостиную, странные старомодные метафоры, настоятельные требования, чтобы все члены семьи во время каникул и отпусков писали друг другу письма (собственные его письма были не длиннее двух фраз), – несмотря на все это, мой отец был самым практичным и трезвомыслящим человеком, какого я только знал.

А в придачу еще и самым мудрым. И еще я твердо знал – тем смутным, но предельно точным чутьем, каким дети иной раз понимают что-то о своих родителях и какое не имеет отношения к обычному внутрисемейному уважению, – что мой отец один из лучших в своем деле, во всей юго-западной Монтане. Это сквозило во всем – в его взгляде, рукопожатии, манере держать лассо. Он не настаивал и не давил, но решительно сообщал миру, как оно должно быть – и как будет.