Остров Кокос. Наследство. Екатерина Мешалкина

пока я сидел вот так, замерев, на жесткой церковной скамье. Он тронул мое колено, я вздрогнул и ожил.

      – Сын мой, облегчи свою душу, я вижу, как что-то терзает тебя.

      Голос, хриплый и чужой, вырвался из моей пересохшей глотки.

      – Я грешен, padre.

      Он ободряюще улыбнулся. Я рассказал ему о своей семье, землетрясении – он приехал в Кингстон лишь шесть лет назад и не застал этого знаменательного события – о ночных кутежах, пожаре, рыжем рыбаке и – умышленно – о чувствах, которые к рыбаку испытывал.

      Он внимательно слушал, и по его лицу невозможно было понять, осуждает он меня или нет. А потом сказал:

      – Тебе выпали тяжкие испытания, сын мой. Господь посылает нам испытания, а дьявол искушает нас. Такова вся наша жизнь.

      – Как же мне бороться с искушениями, святой отец, – спросил я и посмотрел на него.

      Он замер под моим взглядом, я увидел, как лицо его вытянулось, на нем проступило понимание, потом сомнение, губы сжались, и он отвел от меня взгляд, а когда вернул его мне, я увидел лишь постную личину служителя церкви.

      – Только молиться и уповать на Господа нашего, – сухо ответил он и перекрестился, твердо глядя на меня.

      Вне всяких сомнений, я был отвергнут.

      Как во сне, я поднялся и, не попрощавшись, вышел на улицу. Он что-то кричал мне в след, но я не слышал. Звуки его голоса не заполняли меня как прежде, они натыкались на глухую стену, разбивались и сыпались на пол, как сухой горох.

      Бредя по улице, я вдруг увидел смутно знакомое лицо – человека, который входил в ворота богатого дома. Несколько минут мне потребовалось на то чтобы вспомнить, откуда я его знаю, и за это время он скрылся внутри. Это был партнер моего отца – мистер Диксон. Судя по всему, дела его шли неплохо, несмотря на напасти, обрушившиеся на город. У него были прекрасные лошади, огромный дом и толпа слуг.

      Полдня я бродил по городу, не зная, куда податься. Мне было противно даже представить себя в комнатах, которые мы снимали с тетей Джейн, я сам себе был противен. Стыд, неутоленная страсть, непонимание собственных чувств терзали мою душу, и я не находил покоя. Передо мной стояло лицо священника, так быстро меняющее выражение.

      Вечером я пришел к Диксону, назвался, и он велел впустить меня. Мы разговаривали, он налил мне вина, но я не пил. Меня сковало странное оцепенение. Он вспоминал моего отца, говорил, как жалеет о его смерти, каким хорошим партнером и человеком он был.… Он говорил, говорил, говорил. Я слушал его в пол уха, не понимая, зачем я пришел, но не мог найти в себе сил, чтобы встать и уйти.

      В конце концов, стало слишком поздно, и он предложил остаться на ночь. Мне отвели комнату на втором этаже. Я лег в постель, но уснуть не смог. Странное оцепенение сменилось столь же странным возбуждением. Мои щеки пылали, сердце колотилось о ребра, низ живота свело. Я чувствовал себя уличным воришкой перед своим первым делом. Как будто готовился запустить руку в карман богатого господина, без какой-либо надежды выкрутиться потом.

      После полуночи во дворе послышался