Второй шанс для героя. Часть 2. Юлия Каштанова

седлу. Если будет рыпаться – угомоните. Только не совсем.

      Генри молчал. Молчал, когда ему заломили за спину руки и

      стянули запястья так, что он едва мог шевелить пальцами, молчал, когда били – просто так, из желания поизмываться над поверженным противником, которого смогли взять только подлостью, но не

      смогли силой… Лишь проходя мимо Элеоноры, чувствуя на себе ее

      взгляд, он на мгновение остановился и тихо произнес:

      – Прости меня, Эл.

      – Это ничего. Ты всё сделал правильно, – прошептала она, и от слов ее на душе у Генри стало еще хуже. Так мерзко, как не

      было уже давно, с глубокого детства, когда он частенько становился

      жертвой несправедливости, как все честные дети… Впрочем, нет.

      Тогда была обида, а здесь… чувство сложно было именовать одним

      словом. Он как будто нарушил обещание, предал доверие и совершил фатальную ошибку, а его за это вовсе не винят.

      – Шевелись! – тычок в спину заставил Генри двинуться с места. Раны давали о себе знать, и если дух его был крепок, то вот тело

      совершенно не горело желанием страдать дальше.

      Его усадили на лошадь и привязали к седлу (то ли чтобы не

      рухнул, то ли чтобы не сбежал), но всё равно конвоировали вчетве-20

      Второй шанс для героя

      ром, под дулами двух пистолетов. Боялись! В глубине души Генри

      ощущал слабое тепло удовлетворения. Элеонору он не видел: ее

      запихнули в повозку и в сопровождении полутора дюжин охраны

      куда-то увезли. Куда точно – он не знал, потому что спустя четверть

      часа, как он не старался держаться, сознание начало «раздваивать-ся», в ушах нарастал шум, в глазах поплыли цветные пятна. Несколько раз он проваливался в беспамятство, и его приводили в

      чувство то ледяной водой, то пинками и тычками. Но так или иначе

      чувство направления он утратил. Ехали они следом за похитителя-ми Элеоноры или нет, он тоже не знал, а думать о побеге и спасении

      подруги – был слишком слаб. В конце концов силы оставили его

      окончательно, и он провалился в состояние полусна-полубреда, в

      коем пребывал довольно длительное время.

      В себя он пришел в каком-то сарае. Возле него по-прежнему

      бдительно дежурила охрана и суетился какой-то человек, пожилой, с лысиной, в монашеской рясе – судя по всему, врач. Его пленители

      отчего-то не желали его смерти… правда, к чему его готовили, ему

      было неведомо. Опять же, он был слишком слаб, чтоб думать.

      – Падре… – прошептал он, заметив, что охрана не прислушивается к ним. Голос его был слаб и тих, потому разве что священник

      и мог его услышать: – Где я, падре?

      – В Лохе, сын мой, – мягко произнес священник. – Но полно, не разговаривай, тебе это сейчас вредно.

      Молодой человек, быть может, и рад был бы помолчать, но

      слишком много вопросов занимало его. Говорить было тяжело, дыхания на целую фразу не хватало, но стремление узнать было сильнее и боли, и усталости.

      – Падре, скажите… а здесь