Москва и москвичи. Избранные главы. Владимир Гиляровский

хорошо, – бормотал Глеб Иванович.

      Я отдал оборванцу медь, а серебро и папиросы хотел взять, но Глеб Иванович сказал:

      – Нет, нет, все ему отдай… Все. За его удивительную честность. Ведь это…

      Я отдал оборванцу всю сдачу, а он сказал удивленно вместо спасибо только одно:

      – Чудаки господа! Нешто я украду, коли поверили?

      – Пойдем! Пойдем отсюда… Лучшего нигде не увидим. Спасибо тебе! – обернулся Глеб Иванович к оборванцу, поклонился ему и быстро потащил меня с площади. От дальнейшего осмотра ночлежек он отказался.

      Многих из товарищей-писателей водил я по трущобам, и всегда благополучно. Один раз была неудача, но совершенно особого характера. Тот, о ком я говорю, был человек смелости испытанной, не побоявшийся ни «Утюга», ни «волков Сухого оврага», ни трактира «Каторга», тем более что он знал и настоящую сибирскую каторгу. Словом, это был не кто иной, как знаменитый П. Г. Зайчневский, тайно пробравшийся из места ссылки на несколько дней в Москву. Как раз накануне Глеб Иванович рассказал ему о нашем путешествии, и он весь загорелся. Да и мне весело было идти с таким подходящим товарищем. Около полуночи мы быстро шагали по Свиньинскому переулку, чтобы прямо попасть в «Утюг», где продолжалось пьянство после «Каторги», закрывавшейся в одиннадцать часов. Вдруг солдатский шаг: за нами, вынырнув с Солянки, шагал взвод городовых. Мы поскорее на площадь, а там из всех переулков стекаются взводами городовые и окружают дома: облава на ночлежников.

      Дрогнула рука моего спутника:

      – Черт знает… Это уже хуже!

      – Не бойся, Петр Григорьевич, шагай смелее!..

      Мы быстро пересекли площадь. Подколокольный переулок, единственный, где не было полиции, вывел нас на Яузский бульвар. А железо на крышах домов уже гремело. Это «серьезные элементы» выбирались через чердаки на крышу и пластами укладывались около труб, зная, что сюда полиция не полезет…

      Петр Григорьевич на другой день в нашей компании смеялся, рассказывая, как его испугали толпы городовых. Впрочем, было не до смеху: вместо кулаковской «Каторги» он рисковал попасть опять в нерчинскую!

      В «Кулаковку» даже днем опасно ходить – коридоры темные, как ночью. Помню, как-то я иду подземным коридором «Сухого оврага», чиркаю спичку и вижу – ужас! – из каменной стены, из гладкой каменной стены вылезает голова живого человека. Я остановился, а голова орет:

      – Гаси, дьявол, спичку-то! Ишь шляются!

      Мой спутник задул в моей руке спичку и потащил меня дальше, а голова еще что-то бурчала вслед.

      Это замаскированный вход в тайник под землей, куда не то что полиция – сам черт не полезет.

      В восьмидесятых годах я был очевидцем такой сцены в доме Ромейко.

      Зашел я как-то в летний день, часа в три, в «Каторгу». Разгул уже был в полном разгаре. Сижу с переписчиком ролей Кириным. Кругом, конечно, «коты» с «марухами». Вдруг в дверь влетает «кот» и орет:

      – Эй, вы, зеленые ноги! Двадцать шесть!

      Все насторожились и навострили лыжи, но ждут объяснения.

      – В «Утюге»