Молчание о войне. Ден Ковач

бещания сохранять личные данные… даже здесь, на крошечном перроне, за мной наблюдали три камеры сразу. Я их сразу отметил. Но, думаю, сейчас все внимание на себя переключили выстрелы. Камеры, разумеется, могли не работать. Скорее всего, так и было. Коммуникации разрушены войной давно. Но кто знает? Те, кто шел за мной, тоже могли быть еще далеко. Впрочем, все это только предположения. Мы склонны верить в лучшее, но война научила нас тому, что худшее сбывается чаще. Я поправил поднятый воротник пальто, еще глубже пряча лицо в пушистый клетчатый шарф. Не хотел облегчить работу тому, кто преследовал меня.

      Я застрял на станции Дно. Спроси меня, где это, и я покачаю головой. Где-то на северо-западе, среди пары сотен крошечных городков, запутанных проселочных дорог и бескрайних полей пшеницы и кукурузы.

      Вдалеке зажглось. Поезд, еще не слышный, уже был близко. Вокруг меня по-прежнему никого не было. Пожалуй, это нормально, потому что поезда не было в расписании. Никакого поезда: ни блестящего и современного скорого с ярко-алыми диагоналями по обтекаемым крутым бокам, ни дребезжащего местного тихохода. С полуночи до четырех утра. Может быть, в это время шли грузовые поезда, занимая все пути и унося золотистую кукурузу с этих плодородных полей в своих бесконечных составах… А может быть, места здесь были настолько скучными, что даже поезда объезжали их стороной.

      Станция не заметила прибывающего поезда. Никто не вышел постучать по колесам длинным молотком, никто не пришел спросить начальника поезда, шедшего без расписания. Всего-то четыре вагона. Зеленых как будто. Но кто разберет в этой темноте? Тусклая желтая лампочка горела только над входом в вокзал. Вдалеке отсюда.

      Я поднялся на три ступени, перехватывая почерневший поручень левой рукой и прижимая правую с саквояжем к себе, чтобы револьвер, изрядно оттягивающий карман пальто, не выпал на перрон.

      Оглянулся на пустую платформу. Из кирпичного здания вокзала постройки прошлого века вышли трое. Три темные фигуры. Один силуэт я, кажется, узнал. Некоторые люди трудно забываются. Да, они за мной. Похоже, уйти не удалось. Мысль обожгла и пропала. Кто-то взял меня за плечо и втянул в тамбур последнего вагона. Проводник опустил тяжелую плиту над ступенями в вагон и с лязгом закрыл дверь. Повернулся ко мне, прикоснувшись к форменной черной фуражке рукой в качестве приветствия, и взял мой билет:

      – Вам в третье купе, место девятое, нижнее. Белье я принесу после отправления, чай утром. – Усталый проводник хотел спать. Ночь для всех. Даже для поездов, которые идут до станции Счастье.

      В моем купе было тихо. Тусклый желтый свет из коридора осветил двух спящих: на нижней полке номер одиннадцать и на верхней, над моим девятым местом. Ворох одеял, сопение. Я прикрыл дверь, оставив узкую щель, и присел на темную холодную полку. Пальто мешало, но я не спешил его снимать. Привычка последних лет. Может случиться все что угодно. К тому же те трое, оставшиеся на перроне, могли появиться на пороге купе в любую минуту. Поэтому нельзя расслабляться. Нужно быть готовым к отходу и держать самое важное при себе. Пальто было теплым, а это важно в наше время. Зима. Календарь говорит, что наступила весна. Но кому интересно мнение календаря? Ветра. Снег почти каждую ночь.

      Вагон дернулся, лязгнул железом и, раскачиваясь, двинулся с места, оставляя одноэтажное здание вокзала позади. Темно. Едва различимая за стуком колес, послышалась пулеметная очередь. Станцию Дно который день лениво брали то одни, то другие. Менялся флаг над ратушей. Все больше зданий в городке прятали окна за фанерными щитами, не спасаясь от пуль, конечно. Сохраняя остатки тепла. Стекла вылетали часто, вставлять их особого смысла не было, да и кончились они давно в стекольной мастерской за центральным рынком.

      В уставшей от войны, зимы и плохих новостей земле кончилось, кажется, все, кроме патронов. Кто бы помнил, когда и почему все это началось? Сейчас причины войны казались какой-то несусветной мелочью. Никого уже не интересовавшей. Кончились газеты, радио, телевизор и мировая сеть. Кончились надежды и уголь, которым топились городские котельные. Кончились деньги, кончилось терпение… Когда же, наконец, у них кончатся патроны?

      Стук и толчок двери вернули меня к реальности. Я положил руку на рукоять револьвера, не касаясь пока курка.

      Это был проводник. Влажное, но чистое серое белье, шерстяное колючее одеяло. Это было лучшее, что случилось со мной за последнюю пару месяцев. Я застелил холодную полку, убрал под нее, подальше в темноту, саквояж и вышел в тамбур покурить. Давным-давно, в прошлой счастливой и мирной жизни, отец моего друга как-то сказал: «В юности мы курили, когда особенно сильно хотелось есть. Голод отступал, а в голове прояснялось». Я вспомнил его слова, когда закурил спустя почти двадцать лет. Отец моего друга умер. Жив ли был еще мой друг? Откуда я мог знать? Все ниточки, связывающие друзей и родных, все телефоны, социальные сети и почтовые адреса остались в прошлом. В довоенном прошлом. Иногда казалось, что ничего кроме этой войны в мире больше нет. Не осталось ничего, кроме канонады за горизонтом, блокпостов на дорогах, голода и зимы.

      Сигарета