Песнь Самайна. Влада Владимировна Мишина

ночи.

      Рогнеда встревожено смотрела то на отца, то на сына старосты.

      – В круг костров вас завтра не пустят. Если понадобится, силой погонят прочь, – шёпотом закончил Ивар, боясь смотреть на кузнеца.

      Северянка порывисто схватила отца за руку, но тут же отпустила, и сложила пальцы в отчаянный вопрос:

      «Его то за что?»

      – Чужак, – сдавленно пояснил сын старосты.

      Локка задумчиво почесал окладистую белую бороду, в которой не заметна была седина, и ни с того ни с сего громогласно рассмеялся.

      Рогнеда и Ивар в ужасе смотрели на кузнеца. Разве можно в такой момент смеяться?

      – Что смотрите так? – сквозь смех спросил Локка.

      Он резво поднялся, и в каждом его движении скользила грация воина.

      Кузнец поднял многострадальную половицу у печи, достал предпоследний бурдюк эля и зубами вырвал из него пробку.

      Локка поставил на стол два стакана, разлил в них янтарную жидкость, вмиг напомнившую Ивару о хлещущей из плеча Рогнеды крови. Один стакан Локка подвинул к сыну старосты, другой сунул в руку дочери.

      Сам же он поднял бурдюк:

      – Выпьем за то, что, возможно, удастся мне ещё раз занести меч, плечом к плечу с могучими воинами!

      Рогнеда выронила стакан, и обезумевшим взглядом смотрела, как янтарные струйки потекли по столу.

      – Вот и наливай потом, – покачал головой Локка. – Такой напиток извела.

      Ивар свой стакан осушил, но, скорее, для храбрости, чем в поддержку слов безумного кузнеца.

      «Отец…» – губами произнесла Рогнеда.

      – Я воин, дочка. Воин, – перестав улыбаться, объяснил Локка. – Если легенда верна, а в том я всё ещё не уверен. Но, если верна, то я встречусь с этим Князем. Захочет забрать, что ж, пусть попробует. Сдюжит, значит, так тому и быть. Уйду с ним в грозовую обитель и, о праотцы, пусть там будет веселее, чем в шатре у ярла!

      Тень пробежала по лицу Локки. Он вновь опустился на лавку, задумчиво глядя на Ивара.

      – Нарушу слово своё, очерню душу. Да простят меня те, с кем встречусь, после погибли. Ивар, сын старосты, я тебе даю своё благословение. Забудем обиды.

      Рогнеда дёрнулась, как от удара, а Ивар весь подобрался да засиял, как начищенная монета.

      – Но решение за тобой, дочка, – улыбнулся кузнец. – Только совет отца старого услышь: коль заберёт меня ночь Самайна, выходи за Ивара. Не оставайся одна.

      «Не заберёт», – упрямо взмахнула руками Рогнеда. – «Не позволю!»

      – Валькирия моя… – столько любви было в отцовских словах, что на глазах северянки выступили слёзы.

      Вскоре Ивар ушёл. Локка, допив бурдюк эля, лёг спать.

      Рогнеда снова забилась в уголок за печкой. Она уткнулась носом в чёрный плащ, сжала в руках свирель и беззвучно молилась до самого рассвета.

      Сначала, по-привычке, молилась неясным образам, которых не знала. Прислушивалась к шелесту можжевельника за окном. Потом, погладив плащ, стала молиться тому, в чьих глазах вспыхивало золото.

      Можжевельник отвечал. А вторили ему листья