Образы мифов в классической Античности. Сьюзен Вудфорд

молитву свершил и слугам

      Велел схватить ее, в плащ закутать,

      Как козочку, на алтарь повергнуть,

      Наклонить лицом вперед

      <…>

      А стрелы глаз,

      Как на картине, с немой мольбой,

      Она метнула в убийц <…>

Эсхил. Агамемнон. Стихи 227–243 (перевод С. Апта)

      По другому преданию, Ифигения, узнав об ожидавшей ее участи, сначала ужаснулась, но, поразмыслив, смиренно приняла свою судьбу. Этот неожиданный поворот трогательно описан в трагедии Еврипида Ифигения в Авлиде.

      Я умру – не надо спорить, – но пускай, по крайней мере,

      Будет славной смерть царевны <…>

      На меня теперь Эллада, вся великая Эллада

      Жадно смотрит <…>

      … без счета мириады

      Их, мужей, встает, готовых весла взять, щитом закрыться <…>

      Мне одной, за жизнь цепляясь, им мешать?.. <…>

      … если я угодна в жертву

      Артемиде, разве спорить мне с богиней подобает?

      Что за бред!.. О, я готова… Это тело – дар отчизне.

      Вы ж, аргосцы, после жертвы, сройте Трою и сожгите <…>

Еврипид. Ифигения в Авлиде. Стихи 1375–1399 (перевод И. Анненского)

      Художники вольны были выбирать, какое из преданий воспроизводить. Живописец, который расписывал вазу (ил. 3), показал Ифигению, как и Еврипид, идущей к жертвеннику спокойно, с достоинством, тогда как римский мастер (ил. 1) предпочел мрачную историю Эсхила, поэтому его Ифигения – испуганная жертва, которую двое мужчин, крепко ухватив, несут на алтарь.

      При всем старании римский художник, пытаясь передать трагический момент, сфальшивил: фигура жреца справа гротескна, несоразмерна, а поза девушки в центре неестественна и театральна. В этой посредственной картине ничто не задевает наших чувств, кроме человечка в левом углу, спрятавшего от непосильного горя голову под плащом и уткнувшего лицо в ладони. Эту единственно живую фигуру придумал не римский живописец; он скопировал ее с известной (ныне утраченной) фрески, созданной несколько веков назад знаменитым греческим художником Тимантом.

      Плиний, римский писатель I века н. э., так описывает эту фреску-первоисточник:

      А что касается Тиманта, у него было очень много изобретательности. Это ведь ему принадлежит Ифигения, прославленная восхвалениями ораторов, – он написал ее стоящей у алтаря в ожидании смерти, а всех написав скорбными, в особенности дядю, и исчерпав все возможности выражения горести, лицо самого отца скрыл под покрывалом, потому что не мог показать его соответственно.

Плиний Старший. Естественная история. XXV. 73(перевод Г. Тароняна)

      Однако замысел Тиманта был глубже, чем полагал Плиний. Скрыв лицо Агамемнона, он раскрыл наше воображение, позволив нам «дорисовать» столь невыносимую скорбь, какую сам не дерзнул запечатлеть.

      У Тиманта Ифигения безропотно принимает свою участь (как на ил. 3 и в трагедии Еврипида). Славу его картине принесла прежде всего ее эмоциональная притягательность,