Я, следователь…. Георгий Вайнер

надеялся, что он еще что-то скажет, но Бутов круто замолчал. Через растворенную в коридор дверь доносились до нас гулкие ребячьи голоса, перекатывающиеся эхом по пустой школе. Оюшминальд страдальчески морщил лицо. Я почему-то подумал, что он должен хорошо играть в шахматы – с деревянными фигурками ему проще взаимодействовать, клетчатая доска должна дарить ему свободу уединения, радостное ощущение самостоятельности.

      – Вы знаете, что такое гамбит?

      – Да, – растерялся он. – Шахматная комбинация. А что?

      – По-итальянски «гамбит» значит «подножка»…

      – Не понял… – покачал он головой, огромной мясной башкой затюканного житейскими проблемами мыслителя.

      – Телеграмма, которая прислана Коростылеву, – это гамбит. Возможно…

      – Почему вы так думаете? – испугался и удивился одновременно Бутов.

      – Давайте вспомним вместе кое-что…

      – Давайте, – покорно согласился он.

      – Ну-ка, вспоминайте, что вам сказал Коростылев на прошлой неделе, когда сообщил о своем решении не аттестовать Настю Салтыкову… Только вспоминайте, пожалуйста, подробно. Все вспоминайте…

      – Я постараюсь… Это был долгий сумбурный разговор… Как я понял, решение Николая Ивановича было принципиальным… Он говорил, что никогда не сделал бы этого, если бы девочка собиралась стать парикмахером, продавцом или стюардессой… Но она собиралась поступать в педагогический институт…

      – В педагогический? – пришла пора удивиться мне.

      – Да, так сказал Николай Иваныч… И я думаю, что это правда… Мол, Настя Салтыкова хвасталась перед одноклассницами, что ей приготовлено место в пединституте, что якобы мать уже обо всем договорилась… А самой Насте наплевать, где учиться, важно получить диплом…

      – И что по этому поводу говорил вам Коростылев?

      – Он считал, что если мы это допустим, то совершим геометрически множащийся аморальный поступок…

      Я перебил Бутова:

      – Коростылев вам наверняка сказал, что нельзя демонстрировать детям, как жульничеством, трусостью и корыстью, молчаливым согласием равнодушных можно расхватывать удобные места в жизни…

      Оюшминальд кивнул:

      – Да, Николай Иванович повторял все время, что русский язык и написанная на нем литература – это мировоззрение народа и он не поставит Насте за это убогое знание, за искривленное, уродливое мировоззрение оценку «удовлетворительно», ибо оно никого не может удовлетворить.

      – И скорее всего, он сильно сомневался в профессиональном будущем девочки? – спросил я, хорошо представляя себе весь разговор.

      – Наверное, – горестно вздохнул Бутов. – Коростылев сказал, что родившиеся сегодня дети придут через несколько лет к молодой учительнице Салтыковой в класс, и она воспитает в них убогую торгашескую философию…

      – И после этого вы позавчера на педсовете допустили Настю к экзаменам?

      Оюшминальд тяжело, багрово покраснел, бессильно развел руками:

      – Педсовет