Присвоение пространства. Илья Кочергин

же два-три человека могут угнать табун и перевести его через горные перевалы? – спросил я как-то Альберта.

      Он объяснил, что пара людей начинает ездить вокруг табуна и закруживать его. Кружат, кружат, потом один из всадников отъезжает, следя за тем, чтобы за ним пошел вожак табуна, остальные лошади послушно следуют за ними. Второй всадник лишь подгоняет отстающих. В Москве один знакомый, услышав от меня об этом приеме, заметил:

      – Когда я на фондовой бирже работал, часто такое видел.

      Нас положили спать в одной из двух комнат дома. Стены беленые, потолок голубоватый – беленый с синькой, по стенам и на полу ковры. С нами же в комнате спят Валя и Байрам, а Альберт предпочитает не расслабляться в тепле и ночует пока в аиле, хотя ночи уже по-осеннему холодные.

      На следующее утро по моей просьбе Альберт ведет нас на один из выгоревших за лето холмов с выстриженной скотом травой. На холме, на деревенском кладбище лежит Абай.

      Поидон Сопрокович Марлужоков, или Абай, как его звали для краткости, тридцать лет проработал в заповеднике, на кордоне.

      Я устроился на кордон, когда еще была жива его жена Ульяна Лазаревна (или Абё). Через полгода Абё, которая была старше мужа на двадцать лет, умерла и старик остался один. Мы дружили с ним, он учил меня премудростям деревенской жизни – колоть дрова, ходить на лыжах, отбивать литовку, косить, метать стога. Я помогал ему, он мне.

      Маленький, часто как будто чему-то удивленный, с беспомощной хитрецой, которая ему никогда не удавалась, бездетный. Пока мог, он жил на кордоне, где у него были дом и аил, в последние несколько лет переселился в деревню, поближе к людям. Ему отвели дом, помогали по хозяйству, он проводил много времени в семье Альберта. Умер четыре года назад.

      – Так один и умер, – говорит Альберт. – Хоть люди и не бросали его, а без детей все равно один умрешь. Упал, ушибся головой – и все. Он же последние годы как пьяный ходил, качался.

      Помню, как Абай все время жаловался, что так и не получил медаль «Ветеран труда», хотя имел положенный стаж. «Там в Москве скажи главному профкому, что – так и так, Марлужоков без медали».

      Я работал уже на другом кордоне, когда, съездив в отпуск в Москву, привез и вручил ему медаль, оставшуюся от моего отца. Сказал, что «главный профком» слышал о Марлужокове и просил передать, извинялся только, что удостоверение выписать не может – Союз уже развалился, удостоверения больше не выпускают. Абай спрятал медаль, не поблагодарив, – за что благодарить, если награда дана по справедливости? Вскоре поехал в Улаган требовать прибавку к пенсии.

      Мы долго сидим на склоне холма. С кладбища открывается великолепный вид на деревню. Вовсю играют свою музыку саранчи, внизу видно лошадей, по очереди встряхивающих гривой и в такт музыке стукающих по земле копытом.

      После обеда мы с Любой поднимаемся в другую гору – идем на работу к Юле, младшей дочке Альберта. Она работает фельдшером. «Фельдшер-акушерлик пункт» гласит красная табличка на больнице. Небольшой палисадничек,