Бывшая в употреблении. Ульяна Громова

успел открыть, чтобы парировать ответом, что наш с Сабиной дом открыт для друзей, как получил откровенно и увесисто: – Даже думать забудь об этом.

      Не успев открыть рот, я его захлопнул – один позорный и крайне неприятный случай имел место и стал причиной первой и единственной крупной ссоры между мной и Сабиной. Я прекрасно понимал друга, потому что на налитые слезами обиды и унижения глаза Нины смотреть было выше и моих сил тоже. Обидеть такого человечка – то же самое, что обидеть ребенка. Я готов был разорвать собственную жену на части за жестокость и язвительность. До сих пор в душе поднимается волна негодования, стоит вспомнить, как, с отвращением скривив губы, Сабина приняла от приглашенной мной гостьи блюдо с пирожками, отправила в мусорное ведро и ушла в комнату, бросив мимоходом: «Я, в отличие от вас, милочка, не свинья… – она окинула полненькую аппетитную девушку презрительным взглядом, – жрать что попало». Следом за этим хлопнули две двери: спальни – за Сабиной, входной – за Ниной и Киром. Его побелевшее лицо, гулявшие скулы, плотно сжатые губы и тяжелый без слов всё сказавший мне взгляд я не забуду никогда. Меня будто прихлопнуло этими дверями с двух сторон, а молчание друга, смазанное слезами его необыкновенно душевной и всегда позитивной жены, просто пробило от затылка до пяток словно ледяным гвоздем. Я тогда сорвался впервые в жизни – достал из мусорки пакет с пирожками и пришел в спальню к жене. Бросил ей угощение на колени и взял в шкафу ремень. Пирожков было штук двадцать, красных полос от ударов на голой заднице жены – в десять раз меньше, но они помогли ей съесть половину сдобы.

      Ни Кир, ни Нина до сих пор не в курсе, что происходило между нами – я достаточно унизил жену без рукоплещущих зрителей. Первый скелет повис в копилке семейных тайн. Мне неприятно это вспоминать, и вряд ли я забуду это мерзкое ощущение вынужденного насилия. Я не бью женщин, и пара протяжек по голой попе были призваны сравнять самоощущения Сабины с тем, что творилось по ее вине в душе Нины.

      После этого унизительного для нас обоих воспитательного процесса Сабина предприняла несколько попыток сбежать из дома, но я молча приходил в театр к концу репетиции или в ее комнату в общаге, откуда и забрал ее после свадьбы, взваливал на плечо и увозил домой, не обращая внимания на удары кулаками и ладошками по спине, визги и совсем не театральные выражения. «Если вышла за меня замуж – будь добра оставаться женой, что бы ни натворила», – единственное, что сказал ей в тот тяжелый месяц.

      Я не падал ниц перед друзьями и не приносил клятв в духе «больше никогда». Пришел к ним и извинился. И тогда уже мой взгляд все сказал Киру и Нине – не зная, как именно, но они оба знали, что Сабина легко не отделалась. Именно после этого мы с женой пришли к компромиссу, что отдыхать будем врозь в своем привычном кругу. Я не мог представить себе, что можно еще сделать такого, чтобы на душе стало хоть на десятую долю так же отвратительно, и потому считал, что самое гнусное с нами уже случилось.

      – Это будет партия на кружку чая – не больше, – выстрелил я из сложенного из пальцев