Обэриутские сочинения. Том 2. Игорь Бахтерев

гости начали подрёмывать, хотя еле волочившие штиблеты подавальщики продолжали таскать к столам сопревшие онучи, амяку, кубяки, всякое другое. На помосте оказались все участники. Перед гостями предстали даже те, которым по причине времени не удалось показаться в миракле: милиционеру Слёзкиной, апостолам, министрам. Вылезла палка о трёх концах на пару минут и всё. Теперь она плясала.

      Тормошил одну из конечностей собравшийся покинуть подвал главный завсегдатай – пан Кубельчик. Совсем по иному вёл себя Бенбойкайло. От общей усталости он перестал притворяться, держа в руке ни лампочку ни свечку, а баскетбольный мячик. Зачем? Он-то хорошо это знал. Я тоже, но совсем другое: про общее знание. Хотя, как мне говорили, знать можно и не зная, что, мол, знанию не подлежит. Вот как интересно получается.

      Особенно усердствовал стоявший со мной рядом названный Иваном Гаврилычем:

      – Знание, – шептал он мне на ухо, – и есть я сам, кем был, тем навсегда и останусь. Знание даже то, что не очень… Этот лицедей то и дело старался подбросить хрустальную вазу, неизвестно откуда появившуюся в подвале. Ему, конечно, такое сделать не разрешили категорически.

      Другие к тому времени успели отделаться от всевозможных поделок, среди них, глиняные маски.

      Покидая подвал, каждый оказался на взморье и вместе с другими распевал давно забытое:

      Ать два – взяли

      и распались

      и распали на дому.

      Анджи-банджи

      панш авму.

      Яц сим сулью

      стур и стра

      стры сву песс

      ши без шу

      ши без шу

      И опять сначала:

      Ать два – взяли.

      Громкое пение. Лес первых и погожих струн, безмолвных струй.

      И тогда за выходившими и поющими кто-то беззвучно смотрел, должно быть сверху, напоминая упавшую в пространстве луну, ветер, даже воздухоплавание, даже парус, даже крест, значит многое.

      Там, в тяжёлых грубых тучах, приятных стру́ях, в затухающем от усталости сознании, в каждом проподнющем взгляде виделось, виделось, виделось…

      О, господи!

      значит смей и омвей

      значит амун

      значит – амук

      значит – аминь.

Ташкент, Москва, Ленинград1943–1988

      Миракль из Мо-хо-го

      итак подвал… отнюдь не тот,

      я там бывал.

      Зачем, зачем, – меня вы спросите?

В. Хлебниковлето 1914 года

      Разумный друг,

      обутый вдруг.

      С перстом разутым

      и воздетым.

      Тот подмыт,

      подбрит, завит,

      Ты – только ты, – убит,

      гурьбой задетый.

      У нас не то,

      у вас не так. —

      Волнуйся в такт

      пустынной катке.

      Там волны бьются гладки,

      тут чайки вьются телом гадки.

      О, сколько грубых лет,

      зверей калек

      мучительных дверей

      в обратное пространство.

      О, сколько мух

      и сколько мук!

      Под крышами и бездонными провалами печных труб, вознесённых в