Госэкзамен. Василий Панфилов

потолке.

      – Никак покалечил кого? – выдохнула мать, опуская наконец голову и растерянно моргая – так, будто в глаза ей попали соринки.

      – Хуже! – свирепо выдохнул Додик, так что перепугалась не только мнительная Глафира, но и Кузьмёныш.

      – Серёжа! – иудей подался вперёд, и очень бережно взял руки Кузьмёныша в свои, поднимая их на уровень глаз, – Ты мог повредить руки!

      – А-а… – выдавила женщина и растерянно захлопнула рот, едва не прикусив до крови нижнюю губу.

      – Эти руки, Серёжа, – с напором продолжил Додик, выпятив вперёд подбородок из тех, которые принято считать безвольными, – не для драки!

      В карих глазах его засветилось то мессианство, которому без разницы на квадратность подбородков.

      – Не для драки, Серёжа, – Бриск не выпуская руки мальчика, поднёс их к глазам матери, – видите? Мозоли!

      Он провыл это так трагически, что Глафира отшатнулась испуганно.

      – У Серёжи! – провыл Додик, гневно сверкая очами на растерянного мальчишку, хлопающего глазами и не понимающего решительно ничего!

      – Серёжа… – вкрадчиво сказал Бриск, меняя тон разговора, – тебе нравится скрипка?

      – Ну… да, – осторожно ответил мальчик, совсем не понимая нового поворота в разговоре, – красиво звучит! Эхуд говорит, што у меня талант и будущее. А Гектор, как просморкается и отплювается – што он дал бы отпилить себе ногу без наркоза ещё раз за такие руки и слух.

      – Талант, Серёжа! – возбуждённо вскричал аптекарь, – А ты – драться! У человека в руках…

      Он осторожно встряхнул руку Кузьмёныша.

      – … ровно тридцать костей! Тридцать, Серёжа! Одна неудачная драка, и ты можешь повредить одну из них, после чего у тебя уже нет будущего! Нельзя… даже воду таскать нельзя!

      – Так ето… – начала было Глафира, часто моргая глазами и собирая в кучку воспитательные мысли по поводу приучения к труду, воспитания и прочих несомненно благих вещей.

      – Вы хотите для своего сына счастливого будущего, или таки желаете видеть его босяком?! – резко повернулся к ней Додик, раздувая заросшие густым волосом ноздри.

      Столь безапелляционная постановка вопроса добила женщину. Для сына она хотела и хотит светлого будущего, в котором он – непременно в костюме. А тут…

      … голова её закружилась от видений сыночка со скрипочкой и в костюме. Если уж такие люди говорят о будущем Серёжи, то…

      – Господи… – она завыла, сотрясаясь всем телом и прижимая к лицу нечистое полотенце.

      – … сподобилась, – вытолкнула она из себя, ещё пуще заливаясь слезами, – счастье-то какое…

      Додик часто заморгал и снял очки, протирая их манжетой и хлюпая носом, а Кузьмёныш, завздыхав, без лишних слов обнял мать. Уткнувшись лицом в тёплую макушку сыны, Глафира плакала от счастья.

      Говорить что-то членораздельное она не могла, но…

      – … Господи… кому в Расее… досыта, каждый день…

      – … костюмчик, – дрожащими губами вытолкнула она, – Думать