Госэкзамен. Василий Панфилов

буцкает в пыли меж домами и сараями старый залатанный мячик, готовясь к чемпионату квартала.

      – … забегай, забегай! – и бумц по мячу… эмоции – самые искренние, на потных замурзанных физиономиях азарт, счастье и готовность именно так провести Вечность, – Го-ол!

      Число игроков в команде неровное. Это потом, на чемпионате, будет тютелька в тютельку, а пока вот так – орда сопливая, с азартно подтявкивающим щенком, которого придерживает на коленях рыжая девчонка лет восьми, болеющая за старшего брата.

      – Пенальти! – заорал истошно Пепе, голосом заменяя поломанный свисток.

      Разбег…

      – Наташа-а! – прервал футбольную идиллию женский голос, – Обедать!

      – … го-ол!

      – Ма-арк… – пронзительно вторит ей пожилая еврейка, – домой!

      – Пять минуточек, Ба!

      – Домой! – приговор звучит сурово и безапелляционно, даже если такого слов нет в лексиконе зовущего. Воители разбредаются по квартирам, наспех плещутся над рукомойниками и скороговоркой делятся с домашними футбольными перипетиями.

      – … а я с подката такой – бумц! – рассказывал Кузьмёныш взахлёб, расплёскивая эмоции и почёсывая украдкой разбитую коленку, от которой отвалился наслюнявленный листок.

      – … ну што с тобой делать? – невпопад качает головой мать, занятая домашними хлопотами и подкладывая добавку, – Ты ешь, ешь…

      В дверь решительно постучали, и женщина встрепенулась, подхватившись с табуретки и поспешая к двери.

      – Додик? – удивилась она, растерянно пропуская незваного гостя.

      – Шалом этому дому, – поприветствовал хозяев Бриск, щуря подслеповатые глаза и втискиваясь в крохотную квартирку. Пригнувшись неуклюже, он всё-таки стукнулся лысеющей головой о низкую притолоку. Изрядного роста, он и сутул преизрядно, всей своей нескладной фигурой напоминая вопросительный знак в золотых очёчках.

      – Глафира, я пришёл поговорить за поведение вашего сына! – сходу ошарашил он прачку, не утруждая себя вежливыми расшаркиваниями.

      – Ах ты паршивец! – напугано ахнула женщина, поворачиваясь к удивлённому сыну, – Признавайся, што ты натворил!

      Логика в её испуге наличествует и даже оправдана, потому как – где вдова-прачка, а где почтенный аптекарь? Пусть даже аптека у него крохотная, а сам Бриск служит неизбывным источником анекдотов для всего квартала, но нужно же понимать разницу в социальном положении!

      – А я што? – привычно заныл Кузьмёныш, уворачиваясь от свёрнутого грязного полотенца и мучительно пытаясь понять, с какой именно претензией мог придти местный аптекарь. Потому что специально он не шкодит, оно само как-то получается, притом на удивление разнообразно, – Што сразу я?!

      – Опять окно?! – сама себя накручивала женщина, хватаясь за сердце и вспоминая, сколько в её тощем кошелке осталось денег, – Ну паршивец!

      – Хуже! – скорбным голосом протрубил Бриск, и Глафира опустилась на табуретку, хватая ртом воздух и глядя перед собой остановившимся