Отрочество. Василий Панфилов

так чуть, и неловко стало, на улице-то обниматься. Разомкнулись. Мне только важным показалось уточнить:

      – Чистое дело-то. И длинное! С такого годами деньги на благотворительность идти будут, в больницы-то. Просто ты – первый, брат.

      Машинку Двойре возвращали без скандала, хотя тёте Песе хотелось много и громко высказать за чужую нравственность. Смолчала. Но так красноречиво, шо прямо-таки талант! Верю! Заместо тысячи слов – только губы поджатые, и такой себе взгляд постно-ехидный, што мне поаплодировать захотелось. Увидь её сейчас какой-нибудь режиссёр театральный, так и проб устраивать не стал бы, взял как есть!

      Машинку зингеровскую купили, в тот же день. А што? Деньги есть! Часть долгов дядя Фима наличными отдал, на прогулять и просто так, штоб в руках подержалось.

      Не так штобы и самая лучшая, по словам Мишки, но козырь есть – детали сменные достать легко. Ну и не думая!

      – Вот, – сказал я, когда её привезли, – приданное. Ну или калым, это уж как хотите.

      И краснею! Потом как намерения показал, а не так штобы – намёки намёкивать.

      Тётя Песя ка-ак села, да ка-ак перекрестилась! Широко, размашисто, от всей своей еврейской души.

      – Мине, – спрашивает, – тоже так, или обойдусь?

      А серьёзная-то какая…

      – Лично мне, – отвечаю со всем вежеством, – до наличия крестика или могендавида на груди большое всё равно. А лет через пять и будем посмотреть, надо ли оно нам вообще, и кому куда.

      Фира подошла красная-красная! В щёку клюнула губами, и убежала в комнату. Застеснялась! А потом визг такой в подушку, счастливый.

      Малые глазами хлопают, ничегошеньки не понимают. Мне с братами неловко, страсть! Вроде как и не сватовство даже, но стал понимать, што профессия свахи, это такое ого-го, што и не приведи Боже!

      Понятно, за што деньги платят. Да и вообще, ритуалы эти. Стесняешься ты или нет, но оттарабанишь с детства выученное «У вас товар, у нас – купец. У вас девица, у нас – молодец», и нормально. Особенно если не за себя, так-то куда как проще.

      А уж в тринадцать лет о таком говорить, так никому не пожелаю. Стеснительно! Но и деваться некуда, потому как это… межконфессиональное и межэтническое. Импровизация.

      Два дня потом мы с Фирой ходили, взглядами встретиться стеснялись. Все углы на себя собрали, во все косяки поврезались!

      Потом дядя Гиляй приехал, без телеграммы. Извозчик во двор въехал, и вот он, опекун мой, с одним только чемоданом и саквояжем. Стоит.

      А я сижу, аккурат под деревом расположился, со всем инструментом.

      Взглядом меня смерил, задумчивым таким, да и рядом на чурбачок присел. Потом глазами повёл, и вот ей-ей! Орудия линкорные! Всем вокруг стало ясно, што у них дела, вот прямо срочные, не отложить. Пфр-р! И воробьями разлетелись.

      – Рассказывай. Для начала, – на широкой ладони появилась та самая телеграмма, – это.

      А у меня сразу ка-ак заныла поротая спина и задница! Чуйка, значица. И главное, понимание есть, што если и да, то – право имеет!

      Девятая глава

      Бить не стал, хотя взгляд такой себя тяжёлый, што вот ей-ей, лучше