Солярис. Эдем. Станислав Лем

звезд, отступая и увеличиваясь, делало меня своим центром. Я силился втиснуться в то, на чем лежал, но подо мной уже не было ничего, и мрак ничего уже не скрывал. Я стиснул руки, закрыл ими лицо. Оно исчезло. Руки прошли насквозь. Хотелось кричать, выть…

      Комната была серо-голубой. Мебель, полки, углы стен – все как бы нарисованное широкими матовыми мазками, все бесцветно – одни только контуры. Прозрачная жемчужная белизна за окном. Я был совершенно мокрый от пота. Я взглянул в ее сторону – она смотрела на меня.

      – У тебя затекла рука?

      – Что?

      Она подняла голову. Ее глаза были того же цвета, что и комната, серые, сияющие, окаймленные черными ресницами. Я почувствовал тепло ее шепота, прежде чем понял слова.

      – Нет. А, да.

      Я обнял ее за плечо. От этого прикосновения по руке побежали мурашки. Я медленно обнял ее другой рукой.

      – Ты видел плохой сон?

      – Сон? Да, сон. А ты не спала?

      – Не знаю. Может, и нет. Мне не хочется спать. Но ты спи. Почему ты так смотришь?

      Я прикрыл глаза. Ее сердце билось рядом с моим, четко и ритмично. «Бутафория», – подумал я. Но меня ничто не удивляло, даже собственное безразличие. Страх и отчаяние были уже позади. Я дотронулся губами до ее шеи, потом поцеловал маленькое, гладкое, как внутренность ракушки, углубление у горла. И тут бился пульс.

      Я поднялся на локте. Никакой зари, никакой мягкости рассвета, горизонт обнимало голубое электрическое зарево, первый луч пронзил комнату, как стрела, все заиграло отблесками, радужные огни изламывались в зеркале, в дверных ручках, в никелированных трубках; казалось, что свет ударяет в каждый встреченный предмет, как будто хочет освободиться, взорвать тесное помещение. Уже невозможно было смотреть. Я отвернулся. Зрачки Хари стали совсем маленькими.

      – Разве уже день? – спросила она приглушенным голосом.

      Это был полусон, полуявь.

      – Здесь всегда так, дорогая.

      – А мы?

      – Что мы?

      – Долго здесь будем?

      Мне хотелось смеяться. Но когда глухой звук вырвался из моей груди, он не был похож на смех.

      – Думаю, достаточно долго. Ты против?

      Ее веки дрожали. Хари внимательно смотрела на меня. Кажется, она подмигнула, а может быть, мне это только показалось. Потом подтянула одеяло: на ее плече розовела маленькая треугольная родинка.

      – Почему ты так смотришь?

      – Ты очень красивая.

      Она улыбнулась. Но это была только вежливость, благодарность за комплимент.

      – Правда? Ты смотришь, как будто… как будто…

      – Что?

      – Как будто что-то ищешь.

      – Не выдумывай.

      – Нет, как будто думаешь, что со мной что-то случилось или я не рассказала тебе чего-то.

      – Откуда ты это взяла?

      – Раз уж ты отпираешься, значит, наверняка. Ладно, как хочешь.

      За пламенеющими окнами родился мертвый голубой зной. Заслонив рукой глаза, я поискал очки. Они лежали на столе. Я присел на постели,