Городские легенды. Чарльз де Линт

ритма в ней не было и в помине, а инструменты дребезжали, завывали и пиликали в тщетных попытках набрести на какую-нибудь мелодию.

      – Начинается, – сказал Гун.

      Он обогнал их и поспешил туда, где улица делала поворот.

      – Что начинается? – на бегу спросила Джилли.

      – К подданным выходит король – он должен делать это не реже раза в месяц, иначе потеряет трон.

      Джилли в толк не могла взять, о чем он говорит, хотя куда загадочней было то, откуда он все это знает, но спросить она не успела. Сбивчивый немелодичный скрежет достиг апогея. И тут же, откуда ни возьмись, на них налетели десятки скокинов, они прыгали вокруг, толкались, дергали их за одежду. Джилли завизжала, даже сквозь пальто чувствуя прикосновения их узловатых пальцев. Один попытался выхватить у нее барабан. Это привело ее в чувство: вцепившись в драгоценную вещицу обеими руками, она заговорила:

      – Тысяча семьсот восемьдесят девятый год. Взятие Бастилии и начало Французской революции. Э-э, тысяча восемьсот седьмой, запрет на торговлю рабами в Британской империи. Тысяча семьсот семьдесят шестой, подписание Декларации независимости.

      Скокины, шипя и отплевываясь, сдали назад. Какофония продолжалась, хотя и на полтона ниже.

      – Так, что там у нас еще, – соображала Джилли. – Э-э, тысяча девятьсот восемьдесят первый, Аргентина захватывает – Мэран, меня надолго не хватит, – Фолкленды. Тысяча семьсот пятнадцатый… первое восстание якобитов.

      Вообще-то историю она знала неплохо, цифры всегда легко укладывались у нее в голове, но теперь чем сильнее она пыталась сосредоточиться, тем дальше нужные факты ускользали от нее. Да еще скокины злобно таращились на нее, только и дожидаясь, когда она запнется.

      – Тысяча девятьсот семьдесят восьмой, – сказала она. – Умерла Сэнди Денни, упала с лестницы…

      Об этом ей рассказал Джорди.

      Скокины сделали еще шаг назад, к свету, она – за ними, и вдруг ее глаза широко открылись от неожиданности. В маленьком парке, где давно завяла всякая зелень, горели два костра, в отблесках их пламени плясали тени голых и мертвых, точно скелеты, деревьев. Но не только деревьев – парк просто кишел скокинами.

      Похоже, их было несколько сотен. Джилли разглядела музыкантов, которые производили весь этот шум; инструменты они держали так, словно видели их впервые в жизни. Горе-оркестр полукругом выстроился перед возвышением из щебня и вывороченных из тротуара плит. На нем стоял самый диковинный скокин, какого Джилли только доводилось видеть. Он был весь какой-то усохший и держался так прямо, точно лом проглотил. Глаза его горели холодным мертвым огнем. А выражение лица было настолько зловещим, что куда там до него прочим скокинам.

      Нечего и надеяться удержать такую толпу на расстоянии теми крохотными кусочками истины, которые она в состоянии припомнить. Джилли повернулась к своим спутникам. Гуна она не увидела, но Мэран уже вытаскивала из сумки флейту.

      «Какой от нее сейчас толк?» – удивилась Джилли.

      – Это тоже истина, только другая, –