Если путь осязаем. Ника Горн

возрасте Кира интуитивно чувствовала, что от мужчины ничего хорошего ждать не надо, что с ним вступают в отношения, априори зная, что он предаст, что он враг. Революция, Гражданская война, Первая мировая война, Великая Отечественная, репрессии, 90-е. Мужчины всё время умирали, они оставляли женщин одних. Историческая память пульсировала обидой внутри нее, подкрепленная разводом родителей и алкоголизмом отца и деда. Да, она жила с Марком, но ничего хорошего от него не ждала. Более того, в любой момент была готова принять удар от его слабостей.

      Время шло зачем-то, тянулось однообразными вечерами, пока новая случайная встреча не столкнула любящих лицом к лицу. В такую вот случайность сложно верить, ну, не бывает столько случайностей. Казалось, кто-то каким-то образом будто намеренно подстраивал все события, относящиеся к Герману.

      В тот день Марк с Кирой ждали маршрутку. Им было лет по двадцать. Стояли в очереди, обсуждали телевизор или диван. Герман подошел, встал в хвост. Кабина забилась галдящими и дурно пахнущими пассажирами, молодежь села последней друг напротив друга. Вот это была засада. Колени Германа и Киры почти соприкасались, девушка в ужасе опустила глаза и еле слышно сказала: «Привет». Герман кивнул. Марк тут же принялся демонстрировать свои права: накинул на плечи гражданской жены свой пиджак, когда почувствовал локтем, что Кира дрожит. Обнял. Завел разговор о планируемом отпуске. Девушка не поддержала его энтузиазм и попросила перенести разговор на потом. А Герман, бедный Герман. Он был похож на живого покойника. «Спорт-экспресс», нервно сжатый обоими кулаками, испытал на себе всю боль и досаду своего обладателя. Так они и сидели все двадцать минут молча до пункта назначения. Двадцатиминутная китайская пытка.

      Разумеется, Герман не переставал вылезать из всех тяжких. Он вымещал ее из памяти всеми возможными способами, насколько хватало фантазии. А Кира всё ждала, и ждала, и дождалась-таки дезинформированного Германа под окнами его же собственного дома. Она просто пришла туда, села на скамейку и сказала себе, что не уйдет, пока не загорится свет в его окне. А потом она поднимется и останется навсегда.

      Поздняя осень, дождь, стемнело. Девушка сидела под зонтом и курила одну за другой. На исходе третьей к соседней скамейке приблизились женский и мужской силуэты. Его мурлыкающий голос, обращенный к спутнице, ошпарил кипятком Киру изнутри. Она не верила, она не хотела верить, что это был он. Ее бросило в дрожь, но она нашла в себе силы выдавить: «Добрый вечер, господа! Кажется, нам втроем здесь будет тесно!» – по-пацански тремя пальцами щелчком пульнула бычок и устремилась прочь.

      Здесь еще можно долго вымучивать про то, как Кира решила жить ему назло, как она хотела, чтобы он пожалел о своем полнейшем бездействии. Ведь он ни разу не сделал ни одного самостоятельного отчетливого, решительного шага навстречу. Ни одного звонка (ну, ладно, два сумбурных звонка были, а толку?!), ни одного «прости, ты нужна мне», ничего. Он так легко распахнул настежь дверь ее одиночества, что у Киры не оставалось