На разрыв. Дарёна Хэйл

им говорили, что они перегибают палку. Иногда им говорили, что на них неловко смотреть.

      Сама Рая всегда смотрела на Олега единственным возможным образом – с любовью и восхищением. Чёрт побери, он же её старший брат, он всегда был для неё даже не опорой, а идеалом, и если любовь, светившаяся в её глазах, казалась кому-то неправильной… Им было плевать. Они делали то, что хотели. Катали свой блюз, или даже танго, и думать не думали о том, что кому-то там что-то не нравится.

      Снова.

      «Думать не думали».

      Нет, это только она думать не думала, а он, видимо, думал. И нет никакого обозримого будущего, в котором Рая сможет об этом забыть. Её разрезали пополам и вывернули наизнанку, ей всегда будет больно.

      Тоска накрывает душным коконом, застёгивается пуховым спальником, как на летних туристических сборах, и, чтобы скрыть эту тоску, Рая спрашивает Валерку, пытаясь казаться весёлой:

      – А как ты умудряешься не влюбиться в каждого, кого массажируешь?

      Он только хмыкает.

      – А я в каждого и влюбляюсь. Без любви не получится хорошего массажа, такая у меня философия.

      Егор фыркает.

      – Тоже мне, Казанова.

      – Ну, я же не сказал, что все, в кого я влюбляюсь, испытывают ответные чувства. Как говорится, когда объект твоей страсти тоже в тебя влюблён, это как-то неспортивно. Да и потом… – Он на секунду задумывается. – Массаж, это тоже искусство, а искусство невозможно без музы, без вдохновения. И муза должна быть недоступной.

      Рая поспорила бы насчёт вдохновения: ей кажется, что ключ ко всему – работа и ещё раз работа, но она ничего не говорит. А Валерка ещё долго продолжает разглагольствовать об обратной связи между уровнем счастья и уровнем качества того, что ты делаешь (вкратце: когда ты несчастен, ты можешь взять свою боль и сделать из неё что-то офигительно классное), мол, сердце творца – такая коварная штука, стоит ему только обрести счастье и успокоиться, всё, никаких шедеврев не жди… И если бы Рая считала себя хоть немного творцом, то Валеркины слова её, наверное, бы успокоили: как возьмёт сейчас своё разбитое сердце, как создаст шедевральное нечто, о котором все потом будут говорить с восторгом и придыханием.

      Но она не творец, а Валерка просто паясничает.

      И всё же в чём-то он прав. Резервы боли действительно безграничны. Она отчётливо это понимает каждый раз, когда пытается заглянуть в тёмную пропасть внутри себя – и не видит там ни дна, ни предела. Резервы боли действительно безграничны, а значит, она может взять свою боль и превратить её в силу.

      Больше того, она этого хочет.

      Потом, у порога, подавая уже обувшемуся Егору сумку с коньками, она спрашивает первой:

      – Ну так что?

      Они, похоже, и правда хорошо понимают друг друга, потому что Егор даже не пытается уточнить, что конкретно она имеет в виду, понимает всё сразу.

      – Встретимся завтра в восемь утра у метро, – говорит он просто. И улыбается: – Я напишу тебе, как добираться. Только перестань игнорировать свой телефон.

      Рая кивает.

      Валерка прав насчёт диснеевских мультиков,