Повелитель четверга. Записки эмигранта. Игорь Шестков

ветки, построили из них пирамиду, у Чайника нашлась зажигалка, вскоре заполыхало и загудело пламя.

      Смотрели в огонь. Молчали. Чувствовали, что сейчас что-то произойдет. Не знали что. Но не боялись. Ждали.

      Неожиданно Цапля встала, быстро разделась и разулась. Никто из нас не смутился. Никто не остановил ее.

      Не похожий на себя, напоминающий былинного ратника Володя-Чайник подошел к ней и взял ее на руки. Она позволила ему поднять себя.

      Он положил ее на старый, заросший мхом могильный камень, шагах в двадцати от нас. Положил как подготовленное к жертвоприношению животное.

      Боренька и я встали с одной стороны камня, Чайник – с другой. Между нами лежала Юлечка-Цапля. Глаза ее были закрыты. Руки вытянуты. Маленький белый живот судорожно поднимался и опускался.

      Не помню, о чем я в тот момент думал. Наверное, ни о чем. Я ждал. Ждал, что Чайник достанет свой охотничий нож.

      И он достал его. Раскрыл. Потрогал за длинное лезвие.

      Взял нож правой рукой. А левую руку положил на Юлечкин рот.

      Медленно размахнулся и…

      Следующее мгновение тянулось необъяснимо долго. Как при замедленной съемке. Нож в руке Володи медленно-медленно приближался к груди Юлечки.

      Вот, он слегка коснулся ее нежной кожи. У кончика острия показалась маленькая капля крови…

      Я уже набрал в легкие воздух, и был готов истошно закричать. Но не закричал.

      Потому что нож застыл, так и не проникнув в тело жертвы.

      Время остановилось.

      Я испытал незнакомое мне блаженство. Все существо мое собралось в белую сверкающую точку и взорвалось.

* * *

      На следующий день мы, все четверо, встретились, как и договорились, на пляже и вместе купались. Играли в волейбол. Ели арбуз. Боренька плевался косточками. Чайник грозил утопить его в водохранилище.

      На маленькой груди Юлечки, лишь слегка прикрытой бикини – я не нашел глазами ни свежего пореза, ни шрама, ни даже пятнышка.

      Вечером того же дня мы устроили на пляже «попойку».

      Разожгли костер. Жарили хлеб на веточках. Играли в жмурки.

      Выпили привезенную втайне из Москвы бутылку заграничного портвейна.

      Разделись и танцевали вокруг костра «дикий гопак».

      Цапля обнимала меня и прижималась ко мне животом. Целовалась с Чайником и Боренькой.

      То и дело превращалась в птицу. Пыталась взлететь. Но не могла.

      Вокруг нас плясали пьяные огни. Синие, зеленые, розовые…

      Огни радовали, обжигали, сводили с ума.

      А потом… на пляже вдруг показался рояль. За ним сидел пианист, похожий на паука. Он играл Моцарта так чисто, ясно и звонко, что звуки на наших глазах превращались в кристаллы и падали сверкающим водопадом на песок.

      Затем пианист исчез вместе с роялем. А мы вместо музыки услышали пеструю какофонию сошедшего с ума небесного оркестра.

      После того, как какофония стихла, заиграла виолончель, и мое сердце сжалось от печали.

      Я вспомнил лежащее на могильном камне белое тело.

2

      Мы