Повелитель четверга. Записки эмигранта. Игорь Шестков

промелькнули сиреневые соблазнительные картины. Он отогнал их усилием воли.

      Налил себе маленькую рюмку водки.

      – Мам, а тебе?

      – Налей и мне, грешнице. Сейчас принесу жаркое и пирог.

      – Положи мне, пожалуйста, совсем немного жаркого и маленький кусочек пирога. A-то я с непривычки лопну. Или сблюю как Венечка на Курском вокзале. Суп вкусный.

      – Для тебя старалась. Грибы на базаре купила. Дорого все.

      – Скажи, а зачем ты бальное платье надела? Декольте до пупка.

      – Ну как же, праздник. Сыночек любимый из тюрьмы возвратился. Хотела тебя порадовать. Или ты забыл, как…

      – Понятно. Как ты жила тут эти двенадцать лет? На свиданиях мы с тобой так ни разу и не поговорили по-настоящему.

      – Жила как живется, по тебе скучала.

      – А откуда деньги на костюм взяла? Дорогой… Неужели в школе или частными уроками заработала?

      – Если бы… Нет, мне один человек помогал. Предприниматель. Добрый, щедрый.

      Грегор заметил, как сверкнули ее обычно блеклые глаза и затряслись руки.

      – Ты мне про него ничего не рассказывала. Про щедрого.

      – Боялась, что ты ревновать будешь.

      – Я буду ревновать? Ты что? Ты же свободный человек. Я только рад буду, если ты счастливой станешь. Когда свадьба? Тебе ведь еще и шестидесяти нет, самое время замуж за доброго и щедрого предпринимателя. Ягодка. И платье подойдет.

      – Как тебе не совестно, бесстыдник. Ягодка… Я вся извелась. Ты же знаешь, что я только тебя люблю. А с ним общалась, только потому, что деньги были нужны. Не только на костюм, но и долги заплатить и за квартиру. И Лео помочь надо было. Он все свои доходы в карты проигрывает. А потом ему есть нечего. Нюхает кокаин. Но я ему не судья. Каждый живет, как может. Цены-то поднялись на все, школу вот-вот закроют. Частные уроки никому не по карману, у людей денег нет, инфляция, все идет на военные расходы. Погоди, поживешь, увидишь. Чуть из квартиры меня не выгнали.

      – Как так деньги? Ты что же себя продавала? Ради моего костюма?

      Грегор сказал это и сразу же пожалел. Но было уже поздно.

      Мать его не заплакала, а только сморщила губы… опустила голову и молчала. Затем выпила рюмку Абсолюта, тряхнула кудрявыми волосами и перьями на платье и прошептала: «Да!»

      Грегору стало нестерпимо жалко эту постаревшую женщину в нелепом вульгарном платье, так жалко, что он, сам не понимая, что и зачем делает, попросил ее: «Мама, можешь вынуть груди из декольте? Я хочу…»

      Она выполнила его просьбу без усилия, без позы, естественно и легко.

      Грегор встал, без труда взял ее на руки, унес к себе в комнату и положил, осторожно, как священник величайшую святыню на церковный алтарь, на свою кровать.

      Мать засунула себе за спину две подушки и села, а он лег на ее бедра головой, взял сосок ее правой груди в рот и начал сосать.

      Жертвоприношение

1

      У каждого свои пороки и придури. Некоторые уехавшие еще из СССР эмигранты жадно смотрят российское телевидение. И впадают в детство.

      Другие пишут эпохальные шестисотстраничные