Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы. Сесил Скотт Форестер

подошли к мосту и дым рассеялся.

      В этот миг второй взрыв заставил их пошатнуться. Громадный валун ударил о парапет рядом с ними, взорвался, как бомба, и осыпал их градом осколков. Арка с грохотом рухнула в воду.

      – Видимо, взорвался второй бочонок, – сказал Брейсгедл, вытирая лицо. – Надо было помнить, что все запалы разной длины. Подойди мы чуть ближе, две многообещающие карьеры могли бы преждевременно оборваться.

      – В любом случае мост взорван, – сказал Хорнблауэр.

      – Хорошо, что хорошо кончается, – заключил Брейсгедл.

      Семьдесят фунтов пороха сделали свое дело. Мост был разрезан надвое, посредине зияла рваная дыра шириной в несколько футов, за ней, свидетельствуя о крепости кладки, нависал кусок пролета от другого быка. Посмотрев вниз, они увидели, что река почти запружена камнями.

      – Сегодня ночью достанет и якорной вахты, – сказал Брейсгедл.

      Хорнблауэр посмотрел туда, где была привязана чалая. Очень хотелось вернуться в Мюзийак пешком, ведя лошадь в поводу, но удержал стыд. Он с усилием взобрался в седло и поехал по дороге; небо окрасилось багрянцем, близился закат.

      Хорнблауэр въехал на главную улицу города. Обогнув угол, он оказался на площади. То, что он здесь увидел, заставило его неосознанно натянуть поводья и остановить лошадь. На площади толпились солдаты и горожане. В центре вздымалась в небо прямоугольная рама с блестящим лезвием. Лезвие с грохотом упало, и несколько человек, стоявших у основания прямоугольника, оттащили что-то в сторону и бросили в кучу. Передвижная гильотина работала.

      Хорнблауэра затошнило – это похуже порки на корабле. Он собирался проехать вперед, когда его внимание привлек странный звук. Кто-то пел, громко и чисто. Из-за дома вышла небольшая процессия. Впереди шагал высокий курчавый мужчина в белой рубашке и темных штанах. По обе стороны шли солдаты. Он и пел; мелодия ничего не говорила Хорнблауэру, но слова он слышал отчетливо – то была французская революционная песня, отголоски которой долетели даже до другого берега Ла-Манша.

      – «Священна к родине любовь»[17], – пел человек в белой рубашке, и, когда горожане услышали, что он поет, они зашумели, попадали на колени, склонили головы и сложили руки на груди.

      Палачи вновь поднимали лезвие, и человек в белой рубашке следил за ним взглядом, не переставая петь. Голос его не дрожал. Лезвие поднялось на самый верх, и пение наконец оборвалось: палачи набросились на человека в белой рубашке и потащили его к гильотине. С лязгом упало лезвие. По площади прокатилось эхо.

      По-видимому, казнь была последняя, потому что солдаты начали разгонять горожан по домам, и Хорнблауэр направил лошадь в быстро редеющую толпу. Он едва не вылетел из седла, когда чалая, фыркая, шарахнулась в сторону, – она учуяла ужасную кучу, лежавшую рядом с гильотиной. На площадь выходил дом с балконом, и на нем Хорнблауэр увидел де Пюзожа в белом мундире, в сопровождении других офицеров. У дверей стояли часовые. Одному из них, входя, Хорнблауэр оставил лошадь. Де Пюзож только что спустился

17

 «Марсельеза», перевод П. Антокольского.