Превратности любви. Психоаналитические истории. Валерий Лейбин

душу наизнанку, зная, что завтра, уже на трезвую голову, придется не только смотреть в глаза друг другу, но и испытывать опасения по поводу излишней откровенности?

      – Не вижу ничего страшного, – ответил Вайсман. – Мы же интеллигентные, порядочные люди, и вряд ли стоит опасаться того, что кто-то из нас воспользуется откровениями коллег.

      – Так-то оно так, – продолжал осторожничать Разумовский. – Но разве ты сам, Аркаша, не умолчишь о чем-то, что тебе представится не совсем удобным рассказывать в присутствии нашего уважаемого профессора и молодого коллеги?

      Не успел Вайсман ответить Разумовскому на достаточно каверзный для него вопрос, как молчавший до сих пор профессор Лившиц с присущими ему теплыми интонациями в голосе сказал:

      – Коллеги, прошу не беспокоиться по поводу того, что мое присутствие окажется для кого-то из вас сдерживающим фактором, препятствующим раскрепощению мыслей и чувств. Видит Бог, не такой уж я монстр-ретроград, каковым, как я слышал, меня считают подчас. Да, я действительно принципиально отстаиваю те позиции, которые мне представляются не только лично приемлемыми, но и профессионально необходимыми. Но, поверьте, ничто человеческое мне тоже не чуждо.

      Вайсман облегченно вздохнул, понимая, что лед тронулся. «Кажется, все в порядке», – подумал он про себя.

      А профессор Лившиц, обведя взглядом сидящих у камина коллег и немного переведя дух, успокаивающе добавил:

      – Что касается лично меня, то я готов рассказать какую-нибудь терапевтическую историю и постараюсь быть с вами, коллеги, предельно откровенным.

      Поведя бровью, Киреев поставил на журнальный столик свой бокал с недопитым коньяком и, обращаясь к Разумовскому, иронически сказал:

      – Зря опасаешься, Вадим. Видишь, как все хорошо! Уж если наш уважаемый профессор готов поделиться с нами самым сокровенным, то что остается делать нам, грешным.

      Вайсман удивленно взглянул на Киреева. Он никак не ожидал поддержки с его стороны. Напротив, ему представлялось, что Киреев чего-нибудь да отчебучит. Поэтому он был рад тому, что, как говорится, пронесло.

      Но не тут-то было. Киреев со свойственной ему прямотой стал говорить такое, что Вайсмана чуть не хватила кондрашка.

      – В самом деле, ну чего нам стесняться и тем более опасаться! Уважаемого профессора, который может осудить кого-нибудь из нас за, скажем так, не совсем тактичное поведение по отношению к пациентам? Нашего молодого коллегу Виктора, еще не очень-то поднаторевшего в клинической практике? Их обоих за то, что они могут сделать происходящее здесь достоянием общественности?

      – Ну что ты, Валера, такое говоришь! – перебил Киреева Вайсман. – Зачем впадать в крайности?

      Я уверен, что ни Иннокентий Самуилович, ни Виктор даже в мыслях не допускают подобного.

      – Да брось ты, Аркаша! – продолжал как ни в чем не бывало Киреев. – Все мы люди, все мы человеки. И что у каждого на уме – никому не ведомо.

      Впрочем, лично я не испытываю никакого беспокойства по этому поводу. Честно говоря, мне