Два берега – одна река. Гульсара Сагиндыковна Туктарова

дней бороздившая Волгу и возвращающаяся домой, уже устала, все были до крайности раздражены неудачным походом.

      «Ой, ты волюшка вольная, Волга синяя, Волга синяя да раздольная!» – запел старый дед Алёха, который сидел на носу лодки. Несколько гребцов подхватили песню застуженными голосами. Песня росла, ширилась, тенорком влился слабосильный Егорка, низким басом бубнил его сосед Михаил, ровно вели мелодию братья близнецы, неотличимые молчуны Степан и Семён. Но душой раздольной песни был сильный голос Василия, урядника. Все невольно заслушались и почти перестали грести. Уплыла последняя высокая нота, утонула в чешуе серебристой ряби матушки-Волги, благодарно вдохнувшей от великого дара. На минуту все замерли, именно в эту минуту донеслось до них ржанье лошади.

      – Глянь-ка, кто там? Басурмане? – зашептались рыбаки.

      Молодой и остроглазый Архип, оберегаемый всеми от тяжёлой работы за умение выглядеть в темноте любую тень, важно сказал:

      – Коняга, один, да тряпка на берегу. Татар не видать.

      – Видать, не видать… А, неровен час, наскочут из угла?

      – Где той угол-то? Степь на три версты! Угол!

      Между тем по молчаливому знаку Василия, лодка медленно приближалась к берегу. Конь тоже нажива, если хорош.

      – Знатный коняшка! Не дастся, поди.

      – Татарская, наши не водят таких.

      – А у есаула под седлом кто? Татарский конь!

      – Маланья твоя под есаулом, – брякнул кто-то, но никто не обратил внимания на язву, увлекшись находкой, или не желая ещё больше обидеть незадачливого Егорку. Стукнулся о дно вершок.

      – Стой, ребяты! Вёслы держать, Петро, следи! Веревь не топчи! – распоряжался властно Василий. И куда подевался задумчивый певун: глаза сузились, потемнели, коршуном встал на корме, хищный да сильный. На струге урядник отвечал за боевой ряд, а Пётр – за рыбный промысел.

      – Степа, Михаил, со мной, а вам сидеть, если что, то не ждите.

      Не надо много слов знающим своё дело. Прыгнув сразу в воду, споро пошли к берегу. По невидимому знаку разошлись: Василий пошёл к груде тряпья, а другие двинулись к белогривому красавцу, который на удивленье быстро был пойман. Михаил уже вёл за уздцы добычу, когда увидел на руках Василия девочку в длинном светлом платье.

      – Тююю, кого споймал, Василь! Кабы осетра, а то девку. Живая?

      – Живая! В беспамятстве, кажись…

      – И что, на лодку её попрёшь, басурманку?

      – А что, бросить живую на смерть? Сердце у тебя есть?

      Василий стоял с ношей в руках и думал: «До урочища осталось немного, солнце уже клонится, берег здесь ровный, река глубока до берега, коня можно вести, степь ровная, засады не будет». Приняв решение, он скорым шагом двинулся к стругу. Михаил бросил верёвку через борт, сам забрался быстрым перекидом и, молча, ждал сотоварищей. Следом поднялся медленный Степан. Все обратились к Василию, который протягивал найдёнку гребцам. Никто не откликнулся. Брать басурманку с собой – это немыслимо! Дед Алёха двинулся, перешагивая через вытянутые ноги гребцов:

      – Убери