Хазарянка. Влад Ростовцев

старейшины первого благочестия, в кои дозволялось выдвигаться, не ране, чем в осьмьдесять.

      Вершило начал издалека:

      – Наслышан о печали, постигшей твою сыскную службу. Редкостно неразумной оказалась Велимира, невзирая, что унучка она мудрейшего Белозера – да продлит Стрибог его бесконечные лета! И печалит мя – за себя и тя, что состоим с ней в свойстве. Ажник свербит на сердце!

      Ведь угораздило же ея покинуть терем свой со всей челядью, не оставив охраны. Вот и расстарались тати! – обнесли подчистую.

      А за оплошку Велимиры вчинен сугубо неправедный укор безвинному внутреннему сыску. Не ладно сие! И вознамерился я обратиться к Годимиру, дабы отстоял в Высшем совете твое честное имя…

      А не впечатлил Твердилу сердечный зуд у Вершилы, не поверил он! Тем паче, сей – явно намеренно, наступил ему на больную мозоль, прикрываясь лицемерным сочувствием. Ведь иные старейшины (особливо первого благочестия) и точно начали вякать насчет отсутствия у внутреннего сыска знаковых раскрытий и громких задержаний.

      Хуже того, упомянутое ограбление терема дщери сестры твердилиной жены, накалило обстановку и на семейном фронте. Ибо, из-за того злосчастья, Твердило, в качестве мужа, бессильного-де поймать татей, посягающих на добро вятичей из власть имущих, начал подвергаться хуле, что напрягало. Отхлестать бы ее, погрязшую во злобности, пятерней по ланитам! А невмочь! – ведь все его продвижения по службе осуществлялись чрез Белозера. Оный, соображая, что надо расплатиться с Твердилой за ту женитьбу, ведь на его засидевшуюся в условных девах дщерь вовсе никто не зарился, продвигал новоявленного родича, сколь мог. И пребывая в силе, довел его до главного начальствующего внутреннего сыска.

      Неправедно баять, что вконец обветшавшие, однако несменяемые при жизни законодатели – номинальные управители Земли вятичей, вельми напрягали тех, кому были доверены кормила исполнительной власти и реальное управление. А и то верно: даже мухи, пред насекомым своим упокоем по поздней осени, наглеют сверх всяких пределов. А Твердиле отнюдь не улыбалось возможность злобных выпадов кусачих членов Высшего совета за прямые упущения по службе в связи со скандальным грабежом! Однако, с чего бы Вершиле – стяжателю, скупердяю, охальнику и редкостному пакостнику, вздумалось вступаться за него? И Твердило вдвойне насторожился. Впрочем, мигом нашелся ответ.

      – Да и ты бы мог пособить мне извинительным содействием, – открылся Вершило. – Понятно, лишь в малом, однако истинная дружба и зачинается с малого, крепчая дале все боле и боле…

      И удостоверившись, что Твердило – законченный прохвост и явный расхититель служебного достояния, включая и двух коней, выделенных под нужды внутреннего сыска, а допрежь, пребывая в силах, нещадный растлитель невинных юниц, втайне от жены своей – старой уродины в морщинах до самых пят, упорно не любопытствует вслух, продолжил он:

      – Неловко молвить, а допекла мя жонка…

      А