Целитель – 5. Валерий Петрович Большаков

и я победно улыбнулся – впереди не маячила коробчатая, несуразная громада «Атриума», этого монумента в честь капиталистической революции.

      Там, в недалеком будущем, торгашеский центр застил знакомую волнистую крышу Курского, затмевая сам вокзал, как бы убирая его на задворки, а площадь ужимая до тесного проезда. В этом сквозило нечто нагловато-купеческое, нахрапистое, возвращающее ко временам Кабанихи и деревенских хитрованов-кулаков.

      А ныне Курский представал во всей своей красе, и это как-то успокаивало, давало слабину натянутым нервам.

      У вокзала кучковалось целое стадо оливково-желтых такси, сплошь «Волги» с шашечками. Особняком стояли два красных угловатых «Икаруса». Народу хватало, но, пробившись сквозь толпы встречающих и провожающих, я с радостью убедился, что очередь к кассам невелика – опыт прежних лет уверенно занял руководящее место.

      «Могу даже инструкцию написать для попаданцев: как спрашивать крайнего, как проходить без очереди (самый простой вариант: «Мне только спросить!»), как ориентироваться, запоминая стоящих впереди и занявших за тобой…»

      Выстояв минут десять, я протянул кассирше двадцать пять рублей – красные десятки и синюю пятерку.

      – Два до Харькова, пожалуйста.

      Кассирша – седая толстая бабуся, похожая на вахтершу в общаге, – живенько все оформила, продвинув мне сиреневые билеты да рубль сдачи.

      – Поезд отправляется ровно в девять вечера.

      – Спасибо.

      Все, теперь я спокоен: билеты в одном кармане, деньги в другом – и целый день впереди, чтобы прикупить в столице того, чего не найдешь в глубинке.

      – Это мы только вечером? – тараторила Настя. – А мама успеет проводить?

      – Успеет…

      – А копун?

      – Почему не копуша? – улыбнулся я, пальцами гладя висок – голова побаливала. К перемене погоды, наверное.

      – Это мама у нас копуша, а папа – копун!

      От Настиного щебета меня отвлекла сценка из вокзальной жизни. Вальяжный мужчина неожиданно вскочил с дивана и тревожно оглядел зал ожидания.

      – Товарищи! – воскликнул он. – Чьи это вещи? Товарищи, кто забыл чемодан?

      – Ой, мой это, мой! – подхватилась девушка в простенькой синтетической шубке. – Ой, спасибо!

      А я шагал к дверям с табличкой «Выход в город», и улыбался.

      Только в СССР все – товарищи. Ни в одной другой стране не существует той взаимовыручки, всеобщей поддержки, ставшей для нас правилом жизни. Необязательно, чтобы тебя кому-то представили, как на Западе – ты можешь спокойно подойти к любому незнакомцу и заговорить с ним, попросить о чем-то, даже о ночлеге. С самим такое приключилось однажды, в восемьдесят втором, в Москве. Пришлось двое суток ночевать на вокзале, а на третий день, где-то под вечер, я подошел к «теплой» компании, выпивавшей в скверике неподалеку от станции метро – друзья обмывали звездочки новоиспеченного майора. Парни, говорю, нельзя ли у вас переночевать? Мочи нет! Да не вопрос, отвечают. Меня приютил… как ни странно, не помню имени, знаю только, что он работал осветителем в областном театре