Фарамунд. Юрий Никитин

обломками зубов.

      – Ты в самом деле можешь видеть будущее?

      – Я могу, – ответила она негромко, – видеть нити будущего… Но по какой пойдешь… Что томит тебя?

      Он сказал с неожиданной злостью:

      – Если бы я знал! Моя душа как в огне. Во мне так много, а выговорить я не могу. Говорят, потому волк и воет, что петь не умеет!.. Мне хуже, чем волку, я не могу даже взвыть. Меня тянет неведомая сила, как осень птиц заставляет собираться в стаи и улетать в неведомые края. Сколько их долетает?

      Она вздрогнула, плечи зябко передернулись:

      – Не знаю. Улетают… и улетают. Потом возвращаются.

      – А я не знаю… Меня просто тянет в эти неведомые края. Где-то есть… Ну, не знаю, но что-то есть? Здесь мое тело, а сердце… или душа, уносится вдаль, перелетает через реки, поднимается в высокие горы, видит дивные страны и народы! Если я буду здесь, а сердце – там, то я засохну без своего сердца. Я умру, и люди будут дивиться, потому что никто не поймет такой болезни…

      Она долго смотрела в его лицо. Мудрые серые глаза становились все печальнее.

      – Ребенок, – сказала она тихо, – какой же ты ребенок… Какая здесь страна – одни дети вокруг! Весь север заселен детьми, живущими в телах взрослых мужчин! А дети беспечны и романтичны.

      Фарамунд сказал досадливо:

      – Ты говоришь непонятные слова!

      – Мой народ, – сказала она так тихо, что он едва услышал, – стар… Даже дети рождаются уже старыми. Мудрыми. Никто из них не погонится за промелькнувшей феей, потому что фей не бывает. Никто не пойдет раскапывать нору подземного рудокопа в поисках клада, потому что все это выдумки о подземном малом народце. Мы были мудрыми, но пришли вы… люди севера, беспечные и жестокие дети!.. Теперь наш мир в руинах, а вы на его пепелище строите новый мир… И вы его построите, если не…

      Ее голос оборвался. Он спросил нетерпеливо:

      – Что?

      – Если не успеете стать взрослыми, – сказала она жутким голосом, от которого у него по спине побежали мурашки. – Все империи строили дети, не успевшие повзрослеть. Взрослые не строят! Они знают, что все бесполезно, что все возвращается на круги своя…

      Он чувствовал раздражение. Она говорила непонятно, он уже жалел, что послушался кузнеца и заглянул к этой женщине, последней, как говорили, в этих краях римлянке, хотя так и не понял, что это значит.

      – Я пойду, – сказал он, поднимаясь. – Мне надо работать.

      – Иди, – ответила она так, словно от ее позволения что-то зависело. – А когда соберешься в полет, бери с собой таких же детей. Которые в облаках видят сказочные дворцы, диковинных зверей. Только такие могут перевернуть мир.

      Он буркнул:

      – Их все видят.

      Она покачала головой:

      – В моем Риме… их не видят даже дети.

      От колдуньи возвращался раздраженный и еще более смятенный, чем шел к ней. Она не только не сказала, кто он, но запутала еще больше. Однако странно, эта старая женщина как будто бы поняла или ощутила отголосок той бури, что терзает его глубоко внутри.

      Временами