Стюардесса. Хроники катастрофы. Атлантка расправит плечи. Руслан Ушаков

учтивы пока вы не вызовите чем-либо у них доверие и первыми не проявите искренний интерес.

      Чем искренней, тем лучше.

      Заботливая стюардесса усадила ее рядом со мной и, когда стали подавать напитки она обратилась ко мне:

      – Запястье болит. Я не смогу держать стакан даже здоровой рукой. Вы не поможете мне?

      Начав с уместного любопытства о сломанной руке, мне вскоре удалось разговорить её и получить невероятную историю, в которую не поверил бы никогда, если бы она не была рассказана столь небрежно и спокойно.

      – Я и подумать не могла, что спустя два дня буду лететь в самолете и рассказывать это кому-то. Вы только представьте…

      1. Сломанные кости

      Меня швыряет в проход самолета и плечевой костью, прямо её серединой, я врезаюсь в металлическое основание кресла. Да, я реально слышу треск. Болевой шок заставляет меня забыть о том, что через минуту мы все погибнем.

      Я, она и еще несколько участников этого мерзкого заговора. Самолет словно болид расшибает препятствия перед оградительной зоной. Он отломанным крылом бороздит полосу отчуждения между аэропортом и городом, поднимая в московский воздух столбы сырой грязи.

      Оглушённая грохотом, я валяюсь на полу, вспоминая, как меня зовут. Но у меня нет имени.

      Моя подруга стоит надо мной и топчет меня невысоким каблуком. Я бы не боялась ее ударов так сильно, если бы пару месяцев назад она не убила новичка на тренировке в клубе тайского бокса. При зрителях.

      Эта сука знает куда бить. Но меня она очевидно щадит.

      Она говорит, что давно пора было это сделать.

      Говорит, что я заслужила такое обращение.

      Что все, кто унижали меня, были правы, и я достойна лишь этого.

      Я нащупываю здоровой рукой спасательный жилет под одним из кресел самолета. Нас подбрасывает в воздух, и у меня есть пару секунд, чтобы сориентироваться.

      Думаю:

      – Вот-вот мы разобьемся ко всем чертям.

      Я думаю:

      – Тогда пламя укутает нас и успокоит.

      Я чувствую адский скрежет; вибрация такая сильная, что все тело трепещет в такт терпящей крушение машине.

      Чтобы вы понимали, я пилот этого самолёта.

      Чтобы вы понимали, автопилот отключен и переломанное пополам шасси уже вспахивает чернозем.

      И даже в эту последнюю минуту.

      Она продолжает лупить меня каблуком в лицо. Хватает за волосы и заставляет подняться.

      С размаху я несколько раз бью её свернутым в плотный кулек спасательным жилетом.

      Она отбивается и шатаясь отступает к ящику с надписью “стафф онли”. Там мы храним личные вещи персонала.

      Самолет разворачивается на девяносто градусов, и мое тело снова швыряет на кресла. Подлокотник наносит удар в бедро пронзая до кости иглами боли.

      Запахов нет. Болевой шок заставляет зажмурить глаза.

      А когда я приду в себя и наконец их раскрою, ситуация станет ещё хуже.

      Как можно было протащить на борт самолёта пистолет?

      Хотя простите. Мне стоило начать раньше.

      У нас ведь есть пару часиков?

      2. Кто ходит в музей по утрам?

      Иногда вы хотите быть заметной. Иногда вам совсем это не нужно. Я провожу ватным диском по векам. Я смотрю на подушечку. Она в серой глинистой грязи, которая ещё несколько минут назад была моим лицом. Зеркало заднего вида наблюдает, как я смываю с себя аляпистую маску ночи.

      Я снимаю шпильки с расколотыми набойками. Эта ночь удалась. Я одеваю удобные кожаные тапочки. Затягиваю шнурки. Стягиваю платье. Я прячусь под бесформенным свитером. Мне не нужны лишние взгляды. Больше. Накидываю серый в катышках халат. Интересно, кто носил его пока он был новым? Или советская промышленность выпускала одежду сразу в катышках? Что-то вроде рваных джинсов… В любом случае – для ‘работы’ это именно то, что мне нужно.

      В уютном салоне преимущественно из шершавого пластика, словно в коконе, я полностью преображаюсь, стирая своё лицо. Не хватает только стонущего вокала Джаггера, как в клипе, где мужчины и женщины смывают с себя гипсовые костюмы стоя под душем. Мы все очень сильно меняемся, как только наступает рассвет. От того люди и любят сказки про вампиров.

      Я сверяюсь с зеркалом. Стираю ватной подушечкой последние блёстки с островатых скул. Всё, что осталось от ночи. Снова бледная и пресная. Лицо уже лишено отличительных черт. Даже губы становятся маленькими и тонкими без помады и блеска. Как надо. Я ведь знаю, как я должна выглядеть на работе. Пихаю холодными дрожащими пальцами ватные диски в отверстие подстаканника. Шершавая матовая крышечка переворачивается, скрывая эту серую грязь. Аккуратно укладываю свою светящуюся белокурую косу под невзрачный беретик.

      Я вышлепываю к служебному входу, краем глаза замечая поднимающуюся вдоль массивной балюстрады слинго-маму на пятнадцатисантиметровых шпильках. Москва.

      Вхожу в