Тихий Дон. Михаил Шолохов

во двор.

      – Едут!

      – Скачут!

      – За-видне-лись!

      Встреченного Гетька окружили.

      – Шо згуртовались? Геть, вражьи горобци! Зачулюкалы – аж глушно!

      – Хохол-мазница, давай с тобой дражниться! Хохол!.. Хохол!.. Дегтярник!.. – верещала детвора, прыгая вокруг мешочных широких шаровар Гетька.

      Тот, наклоняя голову, будто в колодец засматривая, оглядывал бесновавшихся ребят и чесал длинный тугой живот, снисходительно улыбался.

      Брички с гомоном вкатили во двор. Петро повел Григория на крыльцо, следом потекли приехавшие в поезжанье.

      Из сеней в кухню дверь заперта. Петро постучался.

      – Господи Иисусе Христе, помилуй нас.

      – Аминь, – откликнулись из-за двери.

      Петро повторил стук и слова до трех раз, ему глухо откликались.

      – Разрешите взойтить?

      – Милости просим.

      Дверь распахнулась. Свашка – крестная мать Натальи – вдовая красивая баба, встретила Петра поклоном и тонкой малиновой усмешкой.

      – Прими, дружко, на доброе здоровие.

      Она протянула стакан с мутным, невыстоявшимся квасом. Петро разгладил усы, выпил, крякнул под общий сдержанный смех.

      – Ну, свашенька, и угостила!.. Погоди, ягодка моя ежевишная, я тебя не так угощу, еще наплачешься!..

      – Извиняйте, пожалуйста, – кланялась свашка, даря Петра отточенной, с лукавцем, улыбкой.

      Пока дружко со свашкой состязались в острословии, жениховой родне, согласно уговору, поднесли по три рюмки водки.

      Наталью, уже одетую в подвенечное платье и фату, стерегли за столом. Маришка в вытянутой руке держала скалку, Грипка задорно трясла посевкой.

      Запотевший, хмельной от водки Петро с поклоном поднес им в рюмке по полтиннику. Сваха мигнула Маришке, та – по столу скалкой:

      – Мало! Не продадим невесту!..

      Еще раз поднес Петро позванивающую в рюмке щепоть серебряной мелочи.

      – Не отдадим! – лютовали сестры, толкая локтями потупившуюся Наталью.

      – Чего уж там! И так плочено-переплочено.

      – Уступайте, девки, – приказал Мирон Григорьевич и, улыбаясь, протиснулся к столу. Рыжие волосы его, приглаженные топленым коровьим маслом, пахли потом и навозной прелью.

      Сидевшие за столом родственники и близкие невесты встали, очищая место.

      Петро сунул Григорию в руку конец платка, вспрыгнул на лавку, повел его по-за столом к невесте, сидевшей под образами. Другой конец взяла Наталья потной от смущенья рукой.

      За столом чавкали, раздирая вареную курятину руками, вытирая руки о волосы. Аникей грыз куриную кобаргу, по голому подбородку стекал на воротник желтый жир.

      Григорий с внутренним сожалением поглядывал на свою и Натальину ложки, связанные платочком, на дымившуюся в обливной чашке лапшу. Ему хотелось есть, неприятно и глухо бурчало в животе.

      Дарья угощалась, сидя рядом с дядей Ильей. Тот, общипывая ядреными клыками баранье ребро, наверное, шептал Дарье непристойности, потому что та,