Двенадцать детей Парижа. Тим Уиллокс

приводит аргументы, что всем потомкам Авраама, в отличие от других народов, уготована вечная жизнь, – добавила его молодая собеседница.

      – А евреи слышали эти добрые вести? – поинтересовался путешественник.

      – И в отличие от Лютера и Рима Кальвин не обвиняет евреев в смерти Христа, – не отвечая ему, продолжала Паскаль. – Он в ней винит всех. Понимаете, Кальвин говорит, что евреи не могут быть особенно грешны, поскольку все люди грешны в равной степени и сравнения тут неуместны. Но именно поэтому евреев нельзя считать и меньшими грешниками, менее испорченными, чем все остальные.

      Девушка улыбнулась, словно бросая новому знакомому вызов.

      – Для меня это темный лес, – признался Тангейзер. – В моей жизни было очень мало богословской логики.

      – Логичнее всех Кальвин, – заявила Паскаль. – Нужно усвоить лишь одно: все без исключения люди грешны и испорчены до самой последней, непоправимой степени. Верующие и неверующие, спасенные и проклятые, хорошие и плохие.

      – Знаю, хотя я пришел к такому выводу самостоятельно.

      – Тем не менее некоторых примут в раю, несмотря на то что они точно так же грешны, как те, кто попадет в ад.

      – Значит, и у меня есть шанс.

      – То есть вы не такой святой, как утверждает ваша одежда.

      – Моя одежда обманывает людей, а не Бога.

      – Но вы верите в Него.

      – Я верю в Бога независимо от имени или учения, которое мы вешаем на Его шею.

      Паскаль повернулась к сестре:

      – Он говорит, как наш отец.

      Флер кивнула и с опаской посмотрела на Тангейзера. Она была года на два старше Паскаль, но гораздо скромнее. А ее младшая сестра снова повернулась к Тангейзеру:

      – Мой отец тоже вольнодумец.

      – Я бы поостерегся вешать на нас обоих этот ярлык, если только ты не хочешь увидеть нас повешенными, – приподнял бровь Матиас.

      – Отец говорит, что в будущем люди будут удивляться, сколько бедствий мы причинили друг другу.

      – Нет, они будут слишком заняты размышлением над бедствиями, которые являются делом их собственных рук.

      – А еще отец говорит, что королевская свадьба и этот якобы наступивший мир – только видимость. Война лишь немного утихла, и достаточно любой мелочи, чтобы она возобновилась.

      – Ваш отец должен был научить дочерей остерегаться незнакомцев.

      – Значит, я должна бояться говорить то, что думаю?

      – Мы все должны бояться говорить то, что думаем.

      – Даже вы?

      – Я не могу сказать ничего такого, за что стоило бы умереть.

      Паскаль замолчала и стала внимательно разглядывать Тангейзера, словно исследуя темные закоулки его души.

      – Жаль, – сказала она наконец.

      – Когда-то я тоже так думал, – Матиас налил себе в кружку вина и выпил. – Чем занимается ваш отец?

      – Я его подмастерье. – Паскаль продемонстрировала ему перепачканные чернилами руки. – Угадайте.

      – Он печатник.

      – Издатель, –