Двенадцать детей Парижа. Тим Уиллокс

что вы мне поможете.

      – Зачем? Разве я не злодей? Разве я не король среди негодяев?

      Карла вспомнила афоризм, который любил Матиас – его он узнал от своего друга и учителя Сабато Сви.

      – Евреи говорят: «И там, где нет людей, старайся быть человеком»[16].

      – Евреи?

      – Самсон был евреем, и Иисус тоже, хотя я не надеюсь на вашу веру в Него. Вы доказали, что вы злодей, и хуже того, что в вас нет страха. Но, несмотря на это и многое другое, я верю, что вы человек.

      На мгновение Инфант замер. Его блестящие глаза смотрели на женщину из-под массивного лба, а черные кудри блестели в свете луны. Карла поняла, что этот человек – порождение Парижа, его улиц, его логики, его жестокости. Так филин, самое жестокое ночное животное, является порождением леса. Затем главарь банды склонил голову, заглянул под стул, протянул руки и что-то потрогал под ним.

      – У вас отошли воды. – Он потер указательным пальцем о большой и внимательно посмотрел на них. – Прозрачные. Хорошее начало.

      Такое необычное для мужчины замечание испугало итальянку, но она предпочла об этом не задумываться.

      У нее и правда начались родовые муки.

      – Вы отвезете меня в храм госпитальеров? – попросила она.

      – Эти проклятые монахи ничего не понимают в женщинах, – покачал головой бандит. – Я не доверил бы им и стельную корову.

      – Тогда, пожалуйста, позвольте нам самим позаботиться о себе. Ради моего ребенка!

      – Ради вашего ребенка и ради вас самой я отвезу вас в Кокейн.

      – Кокейн?

      – Землю изобилия.

      Карле впервые в голову пришла мысль, что Гриманд безумен.

      – Вы слышали о Дворах? – спросил ее предводитель воров.

      Графиня кивнула. Дворами называлось логово парижских преступников и нищих, настолько жестокое и опасное, что туда не решался проникнуть никто, кроме его обитателей.

      – Кокейн – лучший из всех Дворов. Это мой Двор, – похвастался Младенец.

      Карла вновь почувствовала, как зашевелился ребенок, но теперь уже не по собственной воле, а из-за того, что сокращение матки заставило вздрогнуть их обоих. Словно волна, распространяющаяся сверху вниз, более могущественная, чем боль, прошла по телу женщины. Антуанетта спряталась за стулом, а итальянка сделала глубокий вдох, но не издала ни звука.

      Гриманд взял ее за руку и сжал с такой нежностью, какой она не ожидала от столь жестокого человека. Женщина ответила на его пожатие – изо всей силы. Потом она накрыла его ладонь другой рукой. Схватки на этот раз были продолжительными, и хотя потом они ослабли, напряжение внутри живота Карлы осталось.

      Графиня отпустила руку гиганта, смущенная этой неожиданной близостью и своей благодарностью к бандиту за этот жест. Она чувствовала себя словно в лодке посреди бурного моря, а направлял эту лодку громадный и странный убийца. На его лице не было заметно ни похоти, ни даже любви – на нем читалась только удивительная забота, словно в Карле он был уверен не меньше, чем в себе самом. Разум женщины противился этой мысли, но чувства подсказывали, что Гриманду можно верить.

16

Трактат «Пиркей Авот», 2:5.