Секс в СССР, или Веселая жизнь. Юрий Поляков

для Папы, он вечером, часам к восьми, после коллегии, подтянется. Но ты можешь к ним пораньше забежать. Они отзывчивые…

      Боба жил рядом с редакцией, тут же, на улице Качалова, в сталинском доме, где на первом этаже располагался единственный в Москве магазин, торгующий подержанными книгами на иностранных языках. Получить комнату в центре ему помог, обратившись куда следует, классик советской драматургии Мартен Палаткин, которого Крыков за глаза нежно величал «Папой», а «тройкой нападения» он звал юных подруг-штукатурщиц, веселых и распущенных.

      – Зайдешь?

      – Нет. – Я твердо решил встать на путь исправления.

      – Зря. Папа не брезгует. Девушки простые, но очень способные. Хватают все буквально на лету. Я показал им на видаке «Калигулу». Повторили один в один! Папа сначала думал, они из ВГИКа, а штукатурщицами прикидываются. Забегай!

      – Нет, мне дочь из сада забирать. Ты знаешь, что Арина разводится? – спросил я, чтобы сменить тему.

      – Все знают. Я же предупреждал ее: хочешь погорячей и побольше – обращайся ко мне. Нет, эта дура стала с мужем экспериментировать. Мы до этого еще не доросли. Но Папа говорит, в Америке все давно женами меняются. Свинг!

      Палаткин – маленький пузатый драмодел, писавший исключительно о Ленине, был женат на самой красивой женщине советского кино, пышнотелой блондинке с боттичеллиевским ликом. А поди ж ты – развлекается со штукатурщицами! Загадочны и не исхожены дебри советского секса!

      – Когда уберешь свою этажерку из коридора?

      – Скажешь тоже, экселенс! Это же открытая горка. Псевдоампир из грушевого дерева. Мастерская Шмидта. Конец прошлого века.

      – Когда уберешь свою псевдогрушу? Все об нее спотыкаются!

      – Уберу, экселенс, не сердись! Я не виноват, что ты попал с Ковригиным.

      – Ты-то от кого узнал?

      – Все уже знают. Андропов велел Ковригина опустить. А тебя на комиссию бросили, чтобы комар носа не подточил. Ты же русский.

      – И что мне теперь, русскому, делать?

      – А у тебя есть выбор?

      – Нет.

      – Тогда надо просто выпить.

      – Нельзя, мне завтра на Ковригина дышать.

      – Двести пятьдесят граммов за ночь превращаются в чистую энергию.

      – Ладно, после планерки, – сдался я.

      – Я пока сбегаю.

      – Сказал же, после планерки.

      – А Торможенко все равно на месте нет.

      – Как нет? Я же его видел. Куда делся?

      – Сказал, ему надо одну мысль выгулять.

      – Твою мать!

      – Давай пока в высотку сбегаю. Где посуда?

      – Там, где всегда… – Я обреченно кивнул на шкаф.

      Там, среди свернутых в трубки отработанных полос, гранок и прочего хлама, наготове стояла огромная, видимо, доставшаяся от байдарочников, спортивная сумка со стеклотарой. Боба взял тяжело звякнувшую ношу с отходами творческой жизни редакции и пошел к выходу. На пороге он оглянулся:

      – Ты мою квартиру скоро не узнаешь!

      – А что такое? Ремонт будешь делать?

      – Я? Нет. Ремонт