Непринужденный цугцванг. Блез Анжелюс

вновь закрыл глаза. Всё ему казалось сном, который вот-вот развеется и перед его взором предстанет другая реальность.

      За закрытыми шторами век бултыхалось какое-то чёрное бездонное море.

      «Странно», – подумал старик, – «почему я никогда не задумывался о том, что за границами сознания ничего нет?».

      Он вспомнил о счастливых днях своих прошлых скитаний: пыльные дороги Ла Манчи, неудачливые разбойники на пути в Тобосс, чудовищные великаны ростом до небес, старая мельница, однажды принятая им за дракона, и его слуга, ленивый обжора и плут, Боже, как его звали?

      Нарушив тишину, скрипнула половица, и старик мысленно представил себе, как медленно на цыпочках к его постели приближается Санчо, облачённый в старую ночную рубаху.

      Он захотел открыть глаза, но не смог. Подать голос у него тоже не получилось. Тело застыло, как иссушенная зноем равнина в Риохе, на которой кроме ярко-желтого дрока уже ничего не росло.

      Словно удар молнии, тело сотряслось от чудовищной боли, которая тут же утихла и пришло оцепенение.

      Старик вглядывался в темноту, которая клубилась внутри него словно густой дым.

      Сначала он ничего не видел кроме этой темноты, но затем витки дыма стали приобретать неясные очертания, похожие на фантастические рисунки, которые можно видеть в детстве на неровной поверхности потолка и штукатуренных стен.

      Вот что-то отделилось от общего фона и приняв форму то ли маленькой прозрачной капли, то ли крохотной инфузории, двинулось в сторону блеклого серого света, что еле пробивался среди этой густой тьмы.

      Капля разрасталась всё больше каждый последующий миг времени, принимая внутрь себя различные мысли, слова и объекты: сначала их было немного и ум старика поспевал за их появлением и метаморфозами – Madre, Padre, Mundo – первое, что появилось в светлой области осознания, затем из глубины на бледный свет явилось «I» и всё закрутилось вокруг этого одинокого и неуверенного в себе столпа, притягивающего извне невероятное количество образов, слов и мыслеформ.

      Это пульсирующее «I» всё увеличивалось в объёме и точка золотого сияния в центре всё больше сжималась, уступая место каким-то временно существующим объектам: вслед за жестяной юлой и деревянным конём в пространстве этой каплевидной сферы появился игрушечный меч, удилище с конским волосом и сачок для ловли бабочек.

      Затем откуда-то появились игральные кости, курительная трубка, кожаный бурдюк с вином, серебряные реалы, пучок женских волос и засушенная роза.

      Вибрирующая «I» всё разрасталась, увлекая вокруг себя всё новые и новые объекты и мыслеформы: вот начищенные до блеска латы сияют на утреннем солнце; вспененный галопирующий конь под седоком мчится в самую гущу битвы и окровавленный меч протяжно свистит на ветру, разрезая сталью ещё прохладный воздух.

      Затем – кричащая тишина, в которой пронзительно слышно, как капает кровь с уставших мечей, шелест зелёной травы на ветру и слово el Dios, произнесённое то ли пролетающей над полем битвы птицей, то ли просто беззвучно промелькнувшее