Гаргантюа и Пантагрюэль. Франсуа Рабле

что у них нет поваров, чтобы его варить, а если мясо не доварено, оно остается красным, а не белым. Краснота мяса есть признак того, что оно не доварено, исключая омаров и раков, которых, когда варят, производят в кардиналы.

      – О, праздник божий! – сказал монах. – У лекаря нашего аббатства голова плохо сварена, – глаза у него красны как чашки из ольхи. А вот это заячье бедро хорошо для подагриков! А кстати, о ляжках, – почему это бедра у барышень всегда прохладны?

      – Такой проблемы, – сказал Гаргантюа, – нет ни у Аристотеля, ни у Александра Афродизийского, ни у Плутарха.

      – По трем причинам, – сказал монах, – какое-нибудь место бывает прохладно. Primo – потому что вода протекает вдоль. Secundo – потому что место это тенисто, темно и сумрачно, и солнце там никогда не светит; и в-третьих – потому что оно всегда освежается ветрами от колыхания рубашки и особенно от гульфика. Веселей, паж, наливай! Крак-крак-крак! Как добр господь, что дает такое доброе вино! А ей-богу, живи я во времена Иисуса Христа, я охранил бы его от того, чтобы евреи схватили его в Масличном саду. И черт меня возьми, если бы я не подрезал поджилок господам апостолам, которые так трусливо бежали после того, как хорошо поужинали, и доброго учителя своего оставили в нужде! Хуже яда ненавижу человека, который бежит, когда надо поиграть ножом.

      «Ох! Побыть бы мне французским королем лет восемьдесят или сто! Ей-богу, я бы обрезал уши и оскопил беглецов из-под Павии. Лихорадка их побери! Почему они не умерли там скорее, чем бросить в нужде своего доброго государя? Не лучше ли и не почетнее ли умереть, доблестно сражаясь, чем жить, постыдно убежав? В нынешнем году! гусей нам уже не есть… Гей, дружок, положи-ка свинины! А, дьяволы! Сусла больше нет! Germinavit radix Jesse.[111] Отказываюсь жить, умираю от жажды… Это вино не из худших. А какое вино вы пили в Париже? Черт меня возьми, больше полгода я держал там свой дом открытым для всех желающих! А знакомы ли вы с братом Клавдием из Верхнего Барруа? Вот славный товарищ! Но какая муха его укусила? С некоторых пор (не знаю, с которых) он только и делает, что учится. А я вот совсем не учусь! Мы в нашем монастыре совсем не учимся из боязни заушницы. Покойный аббат наш говорил, что чудовищная это вещь – вид ученого монаха. Ей-богу, сударь, друг мой, magis magnos clericos non sunt magis magnos sapientes…[112] О, столько зайцев, как в нынешнем году, никогда не видели! Ни ястреба, ни сокола зато нигде не мог я достать. Г-н де-Беллоньер обещал мне балабана, но недавно он писал мне, что тот стал задыхаться. Нынешний год куропатки нам все уши протрещат. Никакого удовольствия не нахожу расставлять сети, потому что простужаюсь; если я не бегаю, не хлопочу, – мне всегда не по себе. Правда, прыгая через кусты и изгороди, часто оставляешь клочья рясы. Приобрел я прелестную борзую. Дьявол побери меня, ежели она упустит зайца. Лакей вел ее к г-ну де-Молерие: я его ограбил! Плохо я поступил?

      – Ничуть, брат Жан, – сказал Гимнаст, – ничуть, клянусь всеми чертями, ничуть!

      – Итак, за чертей, пока они есть! Господи боже! Что бы стал делать с этой борзой тот хромой? Ей-богу, ему куда приятней, если ему подарят пару волов.

      – Как

111

«Корень Иессея дал ростки».

112

На средневековой латыни: «Наиболее великие из духовенства не принадлежат к великим ученым».