Путь кочевника. Кристофер Сиб

себя, чтобы выбиться в люди, но все равно оставались людьми второго сорта (не третьего, и на том спасибо).

      У этого мужчины проблем с изъянами не было. Скорее всего, раз уж у него три жены и вдоволь пищи, его уродства достались ему по наследству.

      – Ну не стой ты, как столб, – забеспокоился мужчина. Он озирался – как-бы соплеменники не заметили и не перехватили странника, ведь он должен осеменить его жен первыми. Считалось, что от странников рождались сильные и выносливые дети, пусть и с уродствами, что доставались от матери. – Идем, тебе у меня понравится!

      – Я здесь ненадолго, – сухо ответил Кан, двинувшись с места. Колеса повозки скрипнули и застучали по мелким камешкам. – Мне нужно выменять новые сапоги.

      Лицо мужчины помрачнело.

      – Зачем менять? У меня сколько хочешь сапог!

      Кан невольно глянул на его деревянную ногу.

      – Э-э, да ты не беспокойся, найдутся и парные, да еще и твоего размера! Пошли скорее!

      – Меня интересует только обмен. Я тороплюсь.

      Мужчина ковылял рядом, а потому Кан услышал, что он бурчит какие-то ругательства себе под нос. Его лицо стало совсем темным, но мелкозубая улыбочка все же вскакивала на губах каждый раз, когда он бросал елейные взгляды на Кана.

      – Э-э, ну куда тебе торопиться! Погости у нас, не пожалеешь! Моя третья жена из набрюшниц, ну то есть, с окраины. Взял ее для продолжения рода. Ну ты меня понимаешь, – он похабно подмигнул Кану. – Удовольствие то еще, конечно, но что поделаешь. А тебе она понравится! Вот увидишь!

      Каждый раз, попадая к оседлым, Кан чувствовал, будто начинает задыхаться. От их назойливости, безостановочного словоизвержения, повернутости на спаривании и бог знает от чего еще. Все это душило его, стискивало так, как стены даже самого узкого ущелья никогда не смогут сдавить его тело. Но сейчас что-то было иначе. Кану казалось, что он наступил в дерьмо, оставленное на дороге лесным зверем, и этот запах тянется за ним, заставляя то принюхиваться, то задерживать дыхание, чтобы не вдохнуть его глубже.

      Кан твердо решил, что, оказавшись в поселении, отделается от нового знакомого, и сразу пойдет на рынок.

      Часовые показались за следующим поворотом. Они сдержанно приветствовали мужчину, назвав его Сербик, и завистливо поглядывали на Кана. В руках у каждого было копье. На руке одного из них не хватало трех пальцев, а лицо другого было обезображено лиловым наростом.

      Дальше людей стало больше. Кану сделалось не по себе. Не только от количества прохожих, снующих туда-сюда, бросающих на него любопытные взгляды, тыкающих в него кривыми пальцами, пускающих слюни через отвисшие губы, но и от того, что оседлые сделали с лабиринтом. Из стен торчали десятки лестниц, упоров для переходов между жилищами – их делали из дерева, добытого наверху, – а сами стены, словно после неизлечимой болезни, истекали слабым дымком из проделанных в них отверстий. Отверстия эти прикрывали грязные, засаленные тряпки, жалко трепещущие на ветру. Хозяйки готовили обеды, а может, согревали