Третья книга. Из опубликованного в разное время. Евгений Беляков

прозрачна, хотя у самого Пушкина всё будет не совсем так плохо (в 30-м году). Но Пушкин как бы проецирует свои опасения в ткань произведения. И намекает (причём очень открыто и явно, так что даже не понятно, почему это не замечают), чем всё у Онегина закончилось:

      Блажен, кто праздник жизни рано

      Оставил, не допив до дна

      Бокала полного вина,

      Кто не дочёл её романа

      И вдруг умел расстаться с ним…

      То есть с «романом жизни», значит, блажен тот, кто умер не слишком старым, например, «на переломе наших лет», лет этак в 30, как Онегин=Пушкин (правда Пушкину ещё суждено семь лет жить, но Онегин – это вариант его судьбы: ведь всё могло бы произойти иначе). «Умел» – значит унесла не болезнь, а собственное решение уйти из жизни.

      И не должна читателя смущать последняя строчка:

      Как я с Онегиным моим.

      Пушкин прощается с Онегиным, а не с «романом в стихах «Евгений Онегин»», прощается не как с героем законченной книги, как с человеком, как с частью самого себя. Эта последняя строфа – контрастирует со всем романом в целом, потому что Пушкин здесь говорит о кончине Онегина не как о наказании, но как о благе: «Блажен, кто…». И это истинное завершение, потому что в ней мораль, к которой всё это время Пушкин готовил читателя, растворяется в осознании более высокой истины, в сравнении с которой пустяками оказываются все наши грехи и огорчения: мысль о благе раннего самоубийства. К этому всеразрешающему средству прибег, как видно, Онегин. Его применил и сам А. С. Пушкин через семь лет (если верить пусть не фактам, но сути известного эссе Борхеса). Мы не знаем Пушкина в старости благодаря Чёрной Речке.