Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века. Геннадий Седов

калитки, заходят во дворы, стоят с рассвета на базарах в ожидании нанимателей. Городские ночлежки переполнены, люди ночуют в подвалах с бегающими крысами, в скверах, на кладбищах, пустырях.

      Четыре бережно хранимые рубля, взятые Адусей из дома, ушли на оплату угла у старьевщицы в Татарской слободе и порцию ежедневной базарной требухи на обед. Устроиться в богатые дома прислугой или кухаркой не удавалось, в мастерские и на фабрики не брали.

      – Путей у меня, подружка, оставалось двое. Или разом в петлю, или собой идти торговать. За рупь с полтиной.

      Когда старьевщица пригрозила выбросить ее в случае неуплаты за порог, она насурьмила брови, натерла свекольной долькой щеки и пошла на Турчинку, где обретались минские ночные бабочки. Ходила из конца в конец по узкому тротуару с хлюпающими по грязи досками, озиралась по сторонам: не дай бог повстречаться с городовым. Упекут, как пить дать, за решетку без нужной бумаги из магистрата на занятие греховным ремеслом…

      Первым прохожим, обратившим на Адусю внимание, оказался Никита. Возвращался из гостей в свою меблирашку, замедлил шаг, проходя мимо.

      – Сколько берешь? – осведомился.

      – Я растерялась, стою дура-дурой. С одной стороны, продешевить не хотелось, с другой – упустишь, коли много запросить…

      Промозглый вечер на Турчинке стал переломным в ее судьбе. Изгнанный из института за участие в городских беспорядках студент-железнодорожник Никита Остроумов, работавший слесарем в Минском депо, задался целью сделать из деревенской батрачки, избежавшей благодаря его вмешательству участи городской проститутки, товарища по революционной борьбе. Поселил в меблированных комнатах, где обретался сам, познакомил с друзьями.

      – Книжку вечером принес, «Коммунистический манифест». Ой, умереть, Фейга! Я еле-еле по слогам читаю, а тут такое… в толк не возьмешь. Плакала по ночам. А он с работы придет, постучится: «Ну, как у тебя с теорией? Постигаешь помаленьку?» Ни разу за все время ко мне не притронулся, представляешь? Я у них в компании за своего парня была. «Адуська, собирайся! Щас на кирпичный пойдем, рабочих поддержать. Кровопийца Каплан половину землекопов из карьера уволил, машину английскую купил». Я ноги в руки – и за ними. Стою с плакатом: «Вернуть землекопов на работу, остановить самоуправство!» В участок несколько раз попадала, ага. Выйду, а назавтра то маевка, то сходка тайная на чьей-нибудь квартире, то демонстрация. Снова я с плакатом: «За восьмичасовой рабочий день! Разорвем рабские цепи!»… Ой, да ты, никак, носом клюешь? Заболталась баба. Спи, спи, светик…

      Она извелась вся: Виктор как в воду канул. «Где он, что с ним?» Думай как хочешь…

      – Да не переживайте вы так, – успокаивал ее Никита. – Мужская работа. Управится, вернется.

      Она помогала Адусе по дому: кормила поросенка, подметала в горенке.

      – Повезло твоему Витюше, – утирала Адуся передником руки, глядя, как она развешивает во дворе белье. – И личиком удалась, и работы не чураешься. Не то, что наши стриженые эсерки. На диван с ногами заберутся и дым в потолок пущают… Ой, снимай скорей! – принималась