Одинокие. Константин Борисович Кубанцев

уворачивайся, эй, если живой! Ползут. Без колеи, без дороги, без направления и цели, перемешивая грунт: черный талый снег, мокрую землю, кровь.

      Игорь, соизмеряя силу, скоростью и ландшафт, надавил на педаль газа – и стопа уперлась в бронированный пол. Мотор взревел как стадо диких животных. Танк, подпрыгнув, рванулся вперед. Руки наводчика на пульте прицела вспотели – мокрые, они скользят. Он обтер их об засаленную материю комбинезона. Башня и вместе с нею ствол пушки – жерло, из которого следует ожидать – только дайте команду – извержения, поплыла. Она рыскает в поисках врага: чуть качнулась вверх – примерилась к верхним этажам, и снова вниз – чтобы ударить в лоб.

      Разведка боем! Противника не видно. Тридцать первое декабря – до нового, тысяча девятьсот девяносто шестого года восемь с половиной часов.

      Стальной монстр в неизменно прочной броне, проверенной на удар и выстрел, воздействие взрывов и многотысячную температуру, на выносливость металла и его сопротивление – машина послушна Игорю. Она в эти минуты его часть. Его органы движения. Его инстинкт самосохранения. А он – её чувства: зрение, осязание, обоняние. Чувство равновесия и боли.

      Развилка. Игорь сбросил обороты, и танк стал двигаться по инерции. Но обороты – почти на нуле. Налево? Направо? Приказ командира? Взять вправо. И левая ручка передачи – до упора. Машина стала загребать, и показалось, что движущаяся по тракту крепость накренилась… С высоты птичьего полета. Или с восьмого этажа.

      За поворотом – обычное многоэтажное здание. Жилой дом. Да, когда-то в нем жили. Но стоял он не вдоль улицы, образуя привычную сторону, а прямо посередине, превращая улицу в тупик.

      Игорь почти вывернул, но только почти. Танк, перекрыв движение в оба направления, под углом к огибаемому зданию – последнему на предыдущем перекрестке, практически замер. Этот угол составляет ровно сорок пять градусов. И не объехать его! Свернуть влево и уйти в отрыв или вправо – чтобы броситься в погоню? Нет, у машины, следующей за ним, не получится.

      Ракета ударила в лоб!

      Вторая ракета ударила в последний, пятый танк, когда тот, неспешно, но неуклонно подтягивался к своему взводу. Пехота, по счастью, отставшая от него, от последнего, успела отойти.

      Не растерялся «второй». Резко бросив свою машину в сторону, он круто вывернул влево, смел угол противоположного дома, на секунды оказавшись погребенным под мусором: кирпичом, исковерканным металлом «несущих» конструкций и облаком силикатной пыли, которое на фоне тусклого серо-коричневого тумана выделилось вдруг неправдоподобно белым… будто взвился белый флаг, а в следующее мгновение вырвался – отряхиваясь и отфыркиваясь, разбрасывая осколки бетона, как мокрый пёс брызги, прибавляя в скорости до максимальной. Второй танк вырвался! Но помочь? Как помочь? Еще раз взревев, словно огрызаясь, машина ушла прочь с места завязавшегося боя. Нет! Он не удрал. Конечно, нет. Танку требовалось пространство, чтобы развернуться, а на той узкой улочке, как в каньоне, да под огнем –