На обочине времени. Владимир Соболь

и призанять. А чем отдавать – об этом подумаем завтра… В «кофейне» Сергей давно считался «своим», а потому получал вино в долг и навынос. Мы затарились десятком бутылок «Саэро», того самого, что попробовали за столиком. Белое, кислое, но даже по тем временам невероятно дешевое. Я-то считал, что взяли с перебором, но оба верзилы от меня отмахнулись. «Еще подойдут люди», – бросил Граф, даже не обернувшись.

      Они шли впереди, оторвавшись на несколько шагов. И роста им хватало, чтобы унести головы от асфальта далеко за сто восемьдесят, и разворота плеч. Только у Сергея ноги начинались сразу от грудной клетки и несли его легко и свободно. Мишка, тяжело топотавший рядом, казался громоздким и неуклюжим. Лена молчала, и я ее не теребил, понимая что она разглядывает и сравнивает их обоих. За одного она собиралась замуж, долго собиралась, почти два года; другого и знала-то несколько часов.

      Никогда не понимал, как женщина делает выбор: считает ли она достоинства и недостатки, ищет оптимальный вариант или же вдруг в долю секунды осознает, что ей нужен именно этот мужик и никакой другой. И не мозгом она схватывает, а совсем другой частью тела… Но это, наверное, перехлест. Хотя, видите сами, как трудно отпускает нас прошлое. Минуло уже двадцать лет, а я все еще полон тогдашней злостью. Шли мы недолго, но я быстро продрог от сырости, начал трезветь, да к тому же тащил тяжеленную сетку. Наши богатыри зацепились языками, еще отходя от стойки, и бутылки остались мне. Правда, в придачу еще и Лена, вроде как премия за сверхурочный труд. Но это так, временно, на четверть часа, пока не доберемся до места. Я всегда знал, что играю только во второй, низшей лиге.

      С Большого мы свернули налево, на Лахтинскую, узкий, короткий проезд, уже совсем лишенный и света, и воздуха. Но, не дойдя до Большой Пушкарской, Граф потянул нас в сторону, в огромный подъезд, по пещерному гулкий и темный. Откуда-то сверху, с потолка, если он там был, свешивалась голая лампочка, едва высвечивая выбоины в цементном полу. Помню, что мне ужасно досаждала ноша. Она не была уж так непосильна, но летом я повредил плечо – задело бадьей с раствором, которую нам подавал на крышу кран, – и теперь оно тупо саднило при любой нагрузке. Я перехватил сетку левой рукой и хотел было спросить, на какой же этаж нам тащиться. Но Сергей прошел мимо лестницы, дальше, в темноту, куда электричество не достигало вовсе. Мы последовали за ним, уже сбившись кучнее. Но тут заскрипела едва заметная в потемках дверь, и мы вывалились в следующий двор.

      Попали не в непонятное, но уже совершенно не ленинградское, а петербуржское. Крошечный асфальтовый пятачок, сдавленный с четырех сторон стенами; три освещенных и одна, как раз за нашими спинами, совершенно глухая. Кладка тянулась бесконечно вверх. Хотя в домах и было всего пять этажей, но из-за того, что они стояли так близко, стены эти давили на мозг нестерпимо. Я чувствовал, что они непременно должны сойтись над головой, замуровав нас в кирпичной камере наглухо. И было до чрезвычайности странно видеть в конце этого вертикального тоннеля пяток