Канал имени Москвы. Аноним

пока не заслонили часть неба. Сам ворон стал уже маленькой точкой высоко над ними, а крылья растягивались и продолжали увеличиваться, превращаясь в подобие огромного зонтика, концы их уже почти коснулись воды. И этими невероятными крыльями, этой охватывающей сферой, ворон сейчас укрывал их. Мунир прятал лодку от ищущего взгляда Второго, заслонял её собой от внешней злобы реки и злобы ночи, позволяя сердцам людей передохнуть, забыть на минутку о неодолимом страхе и биться ровнее. И что-то в этой полупрозрачной пелене…

      «Это любовь, я вижу её сияние!» – изумлённо проговорил внутри Фёдора восторженный и испуганный мальчик.

      «Это то, что всё ещё не даёт этому миру сдохнуть», – произнёс внутри него гораздо более зрелый голос.

      – Боже, я, наверное, схожу с ума от страха, – уныло и протяжно, будто находясь внутри своего собственного замедлившегося времени, пролепетал Фёдор. – Во мне спорят голоса.

      «Не будь ребёнком, Тео, – одёрнул его зрелый голос. – Ты прекрасно знаешь, что не сходишь с ума. Ты прекрасно знаешь, что это».

      Фёдор потряс головой. Никакие голоса внутри него не спорили. Была лишь эта странная надёжная тишина, эфемерное и давно утраченное ощущение материнской колыбели. Лодка теперь бежала по тёмной воде значительно веселее, на лицах людей читались испуг, но и благодарность; гребцы ритмично работали вёслами в такт какому-то новому звуку. Присутствовало в нём что-то очень интимное, и Фёдор вдруг сообразил, что слышит, как бьётся сердце ворона. Крылья Мунира скрыли оба берега, и единственным ориентиром в полупрозрачной пелене оставались смутные очертания башенок, выплывающих из ночи. До входа в канал было теперь не больше тридцати метров. Фёдор снова посмотрел наверх – по внешней стороне укрывшего их купола слепо скользили два бледно-зелёных смазанных пятна. «Это его взгляд, – понял юноша. – Его глаза».

      – Давайте гребите! – неожиданно закричал Фёдор. – Быстрее, он ищет нас!

      И тут же встретился с жарким взглядом Хардова. И сконфузился, не сразу определив, что прочитал в нём. Суровое удивление? Гнев? Возможно. Но и что-то ещё, чего юноша никогда не встречал прежде. Всё это было мимолётным, продолжалось не дольше секунды, а потом Хардов отвернулся, тревожно вглядываясь ввысь, в ту точку, которой стал его ворон.

      – Гребите, гребите, – болезненно морщась, произнёс он. – Теперь уже недалеко.

      А Фёдор всё ещё пытался понять, действительно ли он видел эту невероятную смесь в глазах гида, смесь ненависти, боли и… какой-то неуловимой нежности. А потом сердце его сжалось, потому что в вышине над ними прозвучал мучительный и совсем не похожий на карканье крик ворона. И тихий стон сорвался с губ гида.

      – Гребите! – прохрипел Хардов. – Гребите, сукины дети, мой ворон сейчас умирает за нас.

      Два бледно-зелёных пятна, блуждающих по куполу, становились всё ярче и всё более походили на прорывающиеся огни. До ближайшей по своему, левому, берегу башни, отмечающей вход в канал, было чуть больше двадцати метров. Фёдор выдохнул, сосредоточенные лица гребцов