КОЗА, или Заметки изгоя. Ольга Сторми

ест, спит, рождается без денег в карманах, и умирает также. Никто не имеет права унижать другого только из-за того, что у него плохо с финансами, или родители пьют. Продолжай писать стихи, твоя жизнь только начинается.

      Я не могла ничего сказать, так и сидела, пялилась в парту. Она всё знала? Откуда?

      – Беги в столовую, – добавила Людмила Марковна, бережно закрывая крышку пианино.

      Я побежала, внутри бушевала «Метель».

      ***

      В столовой стоял гул и дребезжание посуды. Сказка про равенство закончилась.

      Ксюша Пикарь сидела на нашем обычном месте у окна с Ирой К. и Машей С. Она почти все съела, остался только чай и пирожное. Девочки тоже доели свой обед бесплатников.

      – Почему вам никогда пироженки и бутеры не дают? – поинтересовалась Ксюша.

      – Не дают тем, у кого папы нет, – ответила Маша С.

      – У меня же есть, – возразила Ира К. – Хоть он уже и месяц в командировке. Это я про папу Сашу. А до этого папа Витя был, но мама говорит, что он придурок, испортил ей лучшие годы жизни. Я мечтаю о папе – коммерсанте или профессоре, а то всякие дворники да грузчики.

      – Тогда непонятно, мне так мама сказала, она здесь полы моет и всё про школу знает, – пожала плечами Маша С., поглядывая на пока еще целые грибочки из крема на моей тарелке. – Иногда даже пирожное остается. Мама в пакет складывает после смены.

      Отголоски «Метели» в голове затихли. Не хотелось идти на математику, но часы над входом в столовую показывали, что до звонка осталось семь минут. Я стряхнула крошки с коленей, сделала последний глоток чая.

      – Давай быстрей, еще в туалет надо успеть, – торопила Ксюша.

      – Пошли.

      Класс гудел. Впереди сидели Кострицина и Муромцева.

      Муромцева достала из сумки две шоколадные конфеты, положила одну перед Кострициной.

      – Ой, а Слава мне сильно нравится. Обожаю темные волосы у мальчиков.

      – А ты ему? – Кострицина съела конфету целиком и приглаживала фантик пальцем к парте.

      – Естественно. У меня вон и титьки почти выросли.

      – Думаешь ему они понравятся?

      – Конечно, это моя гордость.

      – Тогда записку Славке напишем, без подписи?

      Их разговор прервал визг звонка и Муромцева пошла по рядам раздавать тетради, она была толстая, энергичная и улыбчивая. У неё уже в третьем классе обозначилась грудь и все это замечали. Она называла фамилии и отдавала каждому тетрадь в руки. Когда дело дошло до моей, Муромцева брезгливо поморщилась, взяла за самый уголок, разжала пальцы, тетрадь полетела на пол, она придавила её ногой.

      – Ой, я нечаянно. Коза подберёт.

      Я потянулась за тетрадью. На уголке остался серый отпечаток ботинка. Урок музыки закончился. Здесь, в сорок пятом кабинете, сколько угодно можно было рассуждать про одинаковую плоть и кровь. Грязный след на тетради был реальным.

      Муромцева постоянно и заливисто смеялась. Ее мать часто приходила поболтать с Нинкой после уроков, приносила конфеты и пирожки, на собраниях не умещалась за партой, поэтому сидела на табуретке рядом с учительским столом.

      ***

      Юля