Карнивора. Дин Лейпек

это тоже было хорошо. Если она занималась приготовлением зелья или отвара, и думать было нечего о том, чтобы поболтать или просто о чем-то спросить. А какой смысл приходить в гости, если ты ни о чем не можешь поговорить? На дохлых мышей Марика могла вдоволь насмотреться и у себя дома – вот только там они висели аккуратными связками, привязанные за хвостики к потолку, а не валялись прямо на столе рядом с недельными лепешками.

      Марика плюхнулась на лавку и схватила лепешку со стола, стараясь не смотреть на крохотные лапки мышей, скорбно сложенные на груди.

      – С чем пожаловал, Волчок?

      – Бабушка, почему ты называешь меня Волчком? – Марика принялась грызть черствый край, болтая ногами.

      Кейза вздохнула. Этот вопрос она слышала постоянно – всякий раз, когда Марика прибегала к ней, она задавала один и тот же вопрос. Но не могла же Кейза ребенку объяснить все про хедийе, Данное имя, про жертвы и приношения, про служение и свободу…

      – Я тебя так называю, потому что ты – Волчок.

      – Но я девочка!

      – Ты девочка-волчок.

      Марика надулась. Каждый раз она надеялась, что бабушка все-таки придумает что-нибудь новое.

      – А кто тогда ты?

      Кейза снова вздохнула. Это вопрос она тоже слышала уже не в первый раз.

      – Я – кизи, коршун. Твоя мама, – продолжила Кейза, опережая следующий вопрос, – доар, олень, а бабушка Лагит – легае, белка.

      Марика прыснула. Как всегда.

      – А Тур Кийри?

      Кейза покачала головой.

      – Не у всех имя что-то значит.

      Марика отломила зубами новый кусок лепешки и громко захрустела.

      – Бабушка, – спросила она, выковыривая застрявшую между зубами жесткую корку, – а что значит «ублюдок»?

      В хижине повисла тишина.

      – Где ты это услышала? – спросила Кейза, и Марика сжалась от того, как блеснули у бабушки глаза. Кизи, коршун.

      – В деревне, – пробормотала она, глядя в пол.

      – И кто это сказал?

      – Мальчишки на улице.

      – И кому они это сказали?

      Марика молчала и смотрела в пол.

      – Марика?

      Девочка поджала губы.

      – Мне. Они кричали «ведьмин ублюдок». Это что значит, бабушка? Что-то плохое, да?

      Кейза молчала. Пожалуй, лучше уж говорить про хедийе.

      – Не ходи больше в деревню, Марика.

      Девочка вскинула на нее глаза – серо-голубые, ясные, как морозное зимнее небо.

      – Я бы с радостью! Но ведь мама с бабушкой Лагит все равно меня туда отправят.

      – Я поговорю с ними, – твердо сказала Кейза. – Чтобы больше не отправляли.

* * *

      С тех пор в мире Марики остались только свои. Бабушка Кейза поговорила с мамой – это был один из тех разговоров, когда взрослые бормочут так тихо, что не разобрать ни слова, а их лица застывают и становятся непроницаемыми. После этого в деревню ходили только мама или бабушка Лагит. Марика не знала, называли ли их там тоже