Колумб. Рафаэль Сабатини

вновь оказавшись в камере, впал в отчаяние, несравнимое с тем, что терзало его до допроса. Но не прошло и двух часов, как, к его полному изумлению, заскрежетал ключ в замке, отворилась дверь, и за ней возникло жёлтое пятно фонаря.

      Как загнанное в западню животное, он в страхе прижался к стене, а затем, разглядев, кто пришёл, подался вперёд, к сестре.

      Тюремщик поставил фонарь рядом с ней на верхнюю из трёх ступеней, ведущих вниз. Ла Хитанилья спустилась вниз на одну ступеньку, но тут же отшатнулась от чавкающей грязи. Тюремщик громко расхохотался.

      – Да, чистота тут не та, что в дамской гостиной. Но он именно здесь. Мне приказано оставить вас с ним на десять минут.

      Гулко хлопнула дверь, брат и сестра остались наедине.

      На мгновение в камере повисло тяжёлое молчание. Затем Пабло разлепил губы, прохрипев имя сестры.

      – Беатрис!

      Из её глаз брызнули слёзы.

      – Мой бедный Пабло!

      Голос её оборвался рыданием, лишь разъярившим Пабло.

      – Пожалей, пожалей меня, тем более что я очутился здесь по твоей милости. Зачем ты пришла?

      – О Пабло! Пабло! – с упрёком воскликнула она.

      – Пабло! Пабло! – передразнил Беатрис брат. – Или я не прав? Или ты скажешь, что не по твоему желанию мы переехали в эту проклятую Венецию? Разве нам плохо жилось в Милане? Разве ты не достаточно зарабатывала там?

      Упрёки брата не удивили Беатрис. Она привыкла получать их за всё хорошее, что делала для него. И принимала с тем же смирением, с каким принимала отсутствие в нём мужского характера. Пабло же, как все эгоисты, считал себя жертвой чьих-то козней, никогда не признавая за собой никакой вины.

      Но его последний выпад был столь чудовищно несправедлив, что Беатрис решилась возразить брату.

      – Это неправда, Пабло! – попыталась защититься она. – Подумай! Ты же сам уговаривал меня согласиться на предложение Рудзанте.

      – Зная твой характер, твою мнительность, мне не оставалось ничего другого. Ты бы запилила меня, попробуй я возразить.

      – Пабло, дорогой, – в её голосе слышался укор. – Я ли украла кинжал?

      Но и этот мягкий вопрос вызвал взрыв.

      – Тело Господне! – взревел он. – Я не крал кинжала. Я его нашёл. Как ты смеешь упрекать меня? Мне никогда не пришлось бы продавать его, если бы не твои вечные попрёки. Виной всему твоя жадность. А теперь я в лапах венецианских собак, которые выдвигают против меня Бог знает какие обвинения. О Боже! С рождения мне не везёт. Всю жизнь меня преследуют неудачи. Ну почему я должен так страдать? – Он обхватил голову руками и застонал от жалости к себе. – Но ты не ответила мне, зачем ты пришла.

      – Инквизиторы разрешили мне навестить тебя.

      – С какой целью? Чтобы ты могла порадоваться заботам государства, в которое привезла меня. Они намерены допросить меня. Говорили тебе об этом? Ты знаешь, что это означает? Ты знаешь, как выламывают на дыбе руки? – Он сорвался на крик. – Матерь Божья! – И снова закрыл лицо руками.

      Жалость, преодолев отвращение, привела её ступенькой ниже, к самой вонючей жиже на полу. Она