Зажмурься покрепче. Джон Вердон

жаждал мести. В конце сцены его приняли в «Иргун».

      Гурни выключил плеер.

      – Итак, – произнес он, – что вы поняли из этой истории?

      – Что в кино допросы идут легко, – хмыкнул Фальконе.

      – И быстро, – подхватил кто-то из заднего ряда.

      Гурни кивнул.

      – В кино события всегда развиваются более линейно, чем в реальности, и гораздо стремительнее. Но в этой сцене есть кое-что еще. Если вспомнить ее месяц спустя – как думаете, что именно всплывет в вашей памяти?

      – Что пацана опустили, – ответил широкоплечий коп, сидевший рядом с Фальконе.

      По залу пронесся гул одобрения, за которым потянулись и другие ответы.

      – И как он сорвался в конце допроса.

      – Ну да, как он заныл, когда сбили весь пафос.

      – Забавно, – произнесла единственная в зале темнокожая слушательница. – Он думает, что его возьмут в «Иргун», если соврет, а его берут, когда он признается в правде. Кстати, а что это вообще за «Иргун»?

      В зале засмеялись.

      – Так, – произнес Гурни, – давайте все-таки рассмотрим сюжет детальнее. Наивный парень хочет стать членом организации и рассказывает про себя сказку, чтобы выглядеть крутым. Бывалый собеседник видит его насквозь и сперва тычет носом в ложь, а потом выуживает из него правду. И именно эта жуткая правда делает его идеальным кандидатом в фанатики, так что «Иргун» принимает его в свои ряды. Это достоверное описание того, что вы видели?

      По залу прошелся чуть неуверенный, но в целом одобрительный гул.

      – Может, кому-то показалось, что смысл сцены в другом?

      Звезда с испанским акцентом явно боролась с желанием что-то сказать, и Гурни, заметив это, улыбнулся. Это придало ей смелости.

      – Не то чтобы вы не правы, и наверняка по сценарию все должно быть, как вы описываете. Только на реальном допросе все было бы не так однозначно.

      – Я что-то сейчас не въехал, – буркнул кто-то.

      – Сейчас въедешь, – отозвалась девушка, охотно принимая вызов. – Вообще-то нет прямых доказательств, что вторая история правдивее первой. Ну, чувак зарыдал, заявил, что его, пардон, трахнули в жопу.

      «Ах я бедненький-несчастненький, никакой я не герой, а жертва, меня заставили сосать нацистские члены». Но с чего мы решили, что эта история не такая же ложь, как и первая? Может, «жертва» умнее, чем кажется.

      Обалдеть, подумал Гурни, она снова просекла фишку первой. Он помолчал, позволяя озвученной версии произвести нужное впечатление, а затем произнес:

      – Вот мы и возвращаемся к тому, с чего начали. Почему мы верим в то, во что верим? Как проницательно подметила офицер, ничто не указывает на то, что вторая версия допрашиваемого – правда. Однако комиссар ему поверил. Почему?

      Вариантов было несколько.

      – Иногда просто нутром чуешь, что к чему.

      – Или это был по всем признакам честный срыв. Если бы он перед вами такое закатил, вы бы тоже поверили.

      – В реальности комиссар на допросе всегда хотя бы отчасти