Государева крестница. Юрий Слепухин

поселение – как оно называется, Кукук?

      – Кукуй, с вашего позволения.

      – Кукуй, да. Но вы, думаю, можете делать это, не привлекая внимания. Надо просто пообщаться со старожилами, – как знать, вдруг кто-то что-то вспомнит. Приехав сюда, Анна могла искать себе прислугу из немцев или приглашать немецкого врача… коль скоро были дети и умерли, – вероятно, они болели? Словом, подумайте. Называть ее имя бесполезно, она неизбежно должна была переменить вероисповедание, выходя замуж за русского, а при этом ведь, насколько я знаю, меняют и имя?

      – Да, таков их обычай.

      – Поэтому забудьте Анну фон Красниц, урожденную Беверн. Особенно нежелательно упоминать мое имя. Спрашивайте просто про немку, около тридцатого года приехавшую с московским посольством из Богемии… хотя она там долго так прожила, что могла называть себя и чешкой.

      – Это несущественно, господин барон. Хорошо, я постараюсь узнать все, что смогу…

      Когда Лурцинг ушел, комтур долго стоял перед окном, постукивая пальцами по тонким слюдяным пластинам, в которых изгибались отражения горящих свечей. Он мельком подумал, что надо бы купить здесь слюды, чтобы дома заменить ею – хотя бы в одном-двух окнах – это отвратительное стекло, мутное, тяжелое и пропускающее куда меньше света; тут у московитов можно поучиться: слюда много легче и чище, а дневной свет даже в пасмурную погоду приобретает, проходя через слюду, теплый желтоватый оттенок, как бы отблеск солнца… Впрочем, если сын Анны не отыщется, заботы о доме можно оставить – ни к чему. Все достанется отродью этого иуды Готхольда. Барон отодвинул раму, снова подивившись ее легкости, – застекленную в свинцовом переплете пришлось бы тащить двумя руками. Конечно, и появление племянника в конечном счете может ничего не изменить – крючкотворы найдут тысячи доводов против признания его прав; но ведь любому доводу можно противопоставить не менее весомый контраргумент, и чем бы тяжба ни кончилась, крови иуде Готхольду она попортит. А это уже немало!

      В открытое окно щедрым потоком вливался свежий ночной воздух, мелкий дождь едва слышно шелестел в листве растущей перед окном липы. Вот воздух в Москве хороший, подумал комтур, и это даже удивительно при такой грязи и убожестве на улицах. И дышится в деревянном доме куда легче, нежели в каменном, даже с закрытыми окнами. Он вдохнул полной грудью – уже пахло близкой осенью, увяданием, палым листом – и со страхом подумал, что если переговоры затянутся (московиты в этом большие мастера), то обратный путь придется проделать уже зимой, а морозы здесь не то что в близкой к морю Ливонии. Герберштейн, возвращаясь из Москвы, едва не отморозил себе нос. Только этого не хватало!

      9

      Алоиз ван Боммель, он же Элизий Бомелиус, алхимик, астролог и лекарь, выходец из Нидерландов, получивший степень доктора медицины в Кембридже и после многих странствий по имперским и иным землям осевший наконец в Москве, был изрядно закален превратностями судьбы и не боялся ни Бога, ни черта. Людей он боялся еще меньше, потому что хорошо знал им цену и, как правило, умел легко делать их послушными исполнителями