Когда придёт Зазирка. Михаил Заскалько

опять услышала лишь сипение.

      – Погодь, погодь, дочка, сейчас наладим голосок. Открывай ротик.

      Меня поили как беспомощного птенца. Я судорожно глотала падающие капли, не ощущая ни вкуса, ни запаха жидкости. Они проявлялись постепенно, капельным путём. Когда, наконец, восстановились обоняние и вкусовые ощущения, я бы затруднилась сточным определением: жидкость не имела одного вкуса и одного запаха – это было нечто вроде ассорти, коктейля. Главное, что глотать было приятно. А вскоре я обрела голос и нормальное ощущение тела, здорового и полного сил. И, разумеется, всё сразу вспомнила: Зебрик, полёт… Я стала говорить, быстро, слишком быстро: получалось сбивчиво и непонятно.

      – Погодь, тарахтелка. Не стрекочи, вразумительно растолкуй.

      – Извините, я боюсь не успеть. Там, на пашне, Зебрик… он стал деревянный…

      – Опоздал, сердешный. Что поделаешь, доля его такая…

      – Вы не поможете ему?!

      – Я бы рада, детка, но не в моих силах. Чужое проклятье на Пёстром, не мне его и снимать. Ты лучше поведай, как он тебя оборотил в кроху.

      Я подробно рассказала, что и как было во дворе за забором. Старуха слушала очень внимательно, кивая головой.

      – Так…  И какое же словцо велел сказать?

      – Слово… Я… забыла…  Не помню!

      – Ладно, не печалься, это полбеды, – успокоила меня старуха. – Скумекаем.

      – А Зебрику… вообще можно помочь?

      – Не ведаю, детка.

      – Но вы же эта… колдунья, да?

      – Я была когда-то ворожеей, да вся вышла. Что мы всё лясы точим, тебя пора вынимать.

      – А что со мной не так?

      Кроме многочисленных синяков и порезов, я, падая с ворот, прибавила сотрясение мозга и вывих обеих рук в локтях. Вот и плаваю второй час в целебно-восстановительном растворе.

      Баба Нюра – так просила называть себя старуха – поставила на табурет тазик, налила в него тёплой воды, затем осторожно освободила меня от жёсткого «ошейника».

      – Забирайся, – подставила крупную цвета варёного «в мундире» картофеля ладонь. Страшно стыдясь своей наготы, липкая, словно ягода из варенья, скользнула я в руку бабы Нюры. И тотчас оказалась в воде. Тазик представлял сейчас для меня приличный бассейн. Баба Нюра пинцетом отщипнула от куска мыла крошку, протянула мне: – Хлюпайся, не буду стоять над душой.

      Она вышла. Я с огромнейшим наслаждением принялась хлюпаться. Вроде ничего особенного: вода, мыло… но ощущения такие… такие, что словами не передать. Такое блаженство… просто, супер – супер!

      Баба Нюра вернулась как раз в тот момент, когда я начала терзаться: пора бы и ополоснуться, но как?

      – Готова? Счас, погодь, – Баба Нюра опустила в тазик широкую дощечку, велела забраться на неё. Я оказалась на довольно устойчивом плоту. Черпая столовой ложкой из ковшика воду, баба Нюра, радушно улыбаясь, стала поливать меня: – С гуся вода, с Варюшки хворобы и напасти!

      Она говорила что-то ещё напевное, но я разобрала только эту фразу. Закончив