Шняга. Ангелина Злобина

потом поднимались на́ гору, держа красными, как клешни, руками, тазы со слипшимся разноцветным тряпьём.

      Синий флаг с эмблемой летнего спортивного лагеря над школьным стадионом, дети в одинаковых панамках, тайком от вожатых меняющие загряжским пацанам столовские булки на садовые яблоки и сливы.

      Спортивный флаг Егоров с братом Петькой однажды ночью украли, задумав подарить его бабке, как отрез на кофточку. Потом синий шелковый лоскут долго лежал в комоде между вышитыми наволочками, подзорами и бабкиным «смёртным». А когда дошло дело до скорбных приготовлений, подслеповатые и бестолковые старухи-соседки чуть было не укрыли покойницу спортивным штандартом.

      Голуби над крышей дома – десяток чеграшей, белые турманы, пара сиреневых, немецкий монах, три шахтёра. Хорошая была стая, дружная.

      Егоров оглядывался на птиц и шел в сад, держа за пазухой отрёпанную старую голубку – белую бантастую чайку, приманившую однажды в ловушку изумительного красавца, чужого красного шпанциря. Чайка сидела, нахохлившись, опустив загнутый клюв в манишку. Шпанцирь снижался, садился Егорову на плечо, и голубка начинала беспокойно перебирать лапами, цепляясь когтями за шерстяную фуфайку.

      Стая нарезала круги в небе, а шпанцирь топтал Егорову куртку, гуляя с одного плеча на другое, сладко урчал и поглядывал на подружку.

      Эту бантастую Егоров с пренебрежительной лаской называл «курицей». Купил он её задёшево, почти даром.

      А вот за монаха – бело-синего голубя с жемчужными глазами, он отдал найденный возле магазина портсигар с дирижаблем на крышке. Внутри портсигара было десять серебряных монет с орлом и свастикой.

      Монеты Егоров оставил себе, одну потом подарил однокласснику Тимке Грачёву, а портсигар переплавил на мормышки.

      Поток зачарованного сознания неожиданно остановил Юрочка. Он, наклонившись, посмотрел Егорову в глаза и спросил:

      – Сидишь?

      Егоров молча отпрянул и заморгал.

      – Там Анна Васильевна ругается. Говорит, ты ушёл и пропал.

      Юрочка поднялся по трапу, заглянул в дверь, но внутрь не пошёл.

      – Чего это? – спросил он.

      – Это? Шняга…

      Егоров встал и направился к тропинке. Юрочка пошёл следом.

      – А чего они поют, зачем? – поинтересовался он.

      – У Генки Шевлягина сегодня именины сердца, вот и поют.

      – А ты чего не поёшь? Задумался?

      – Вроде того… голубей своих вспомнил.

      Егоров и Юрочка поднимались по склону, всё дальше уходя от берега. Всё глуше звучали голоса Шевлягина и Славки-матроса, всё отчётливей становились другие звуки – мерный шорох кузнечиков, шелест листвы, заполошное кряканье утки в заводи.

      – Разве у тебя были голуби? – продолжал любопытствовать Юрочка.

      – А как же! Штук двадцать, наверное,– ответил Егоров

      – И куда они делись?

      – Кошки порвали. Бабка чердак на ночь не закрыла, вот кошки туда и забрались…

      – Жалко! Голубей твоих, говорю, жалко.

      – Конечно жалко… Хорошая была стая.

      Юрочка