Белый олень. Часть 3. Одинокий волк под луной. Николай Александрович Юрконенко

прикрепил ее на гимнастерку, то вдруг до боли отчетливо ощутил, что является теперь носителем некоего знака, отличающего его, Сергея Романова, от других, не имеющих такого отличия, и не особо страдающих от этого. Потому, что данный знак означал, что на руках его владельца была чужая кровь, чья-то отнятая жизнь, и это угнетало Сергея.

      Он долго не мог стереть из памяти тот роковой день. Постоянно ловил себя на мысли, что, стреляя в афганца, стрелял словно бы в самого себя. Было жутко и больно осознавать, что он, Сергей, живет, а тот мальчик уже нет. Умом понимал, не сделай он этого, пуштун безусловно убил бы его. Но не рациональный разум, призванный оправдывать и щадить человеку самого себя, а нечто иное, неуправляемое, запрятанное где-то глубоко внутри его сути, уже не позволяло существовать спокойно и безмятежно, как раньше. Даже месть за казненного друга не умаляла ответственности за убийство.

      Но вместе с этими терзаниями, в душе Сергея зарождался и рос некий внутренний протест, не дававший ему покоя. Оказавшись на войне, он, еще не вкусивший всех ее драматичных подробностей, уже понимал, что так, как умер его друг Сашка Поспелов – солдат не должен умирать. А уж если случилось такая неизбежность, то это должна быть «нормальная» солдатская смерть: от пули, от штыка, от осколка гранаты или мины… Но уж никак не от «красного тюльпана»!

      Афганский мальчишка, застреленный русским солдатом Сергеем Романовым – умер обычной смертью воина. Когда его тело передадут родителям, им будет кого оплакивать, обряжая в погребальные одежды… А кого будет оплакивать мать Сашки, вырастившая его в одиночку: сына или кусок обезображенной окровавленной плоти? Понятно, что в таком виде Сашку не покажут, истерзанное палачами тело запаяют в цинк, иначе мать просто сойдет с ума из-за того, что увидит.

      …Конец душевным терзаниям Сергея положил все тот же рядовой Большаков – как-то раз им пришлось совместно стоять в боевом охранении. Разговор затеял Юрка-дембель:

      – Гляжу на тебя, Романов, и думаю: чё ты всё ходишь враскоряку, будто в штаны навалил? Смурной, как с бодуна', не базаришь ни с кем, постоянно один да один… За того «духа» переживаешь, что ли?

      – А если и так, то тебе-то какое дело? – угрюмо проронил Сергей.

      – Брось ты на хрен эти самокопания! – презрительно сплюнул Большаков. – Меня по первости тоже корёжило, а потом все прошло. Сейчас на моем счету пять «духов», и я об этом не жалею. Доведется еще пятерых завалить – завалю и глазом не моргну.

      – А это ничего, что ты живешь, а их нет? – Сергей неотрывно смотрел в Юркины шалые водянистые глаза. – Ведь не они же пришли к тебе домой, а ты к ним припожаловал, чтобы убивать.

      – О'паньки! – изумленно воскликнул Большаков. – Ишь куда тебя занесло, капрал! Если будешь так рассуждать, то пришибут тебя скоро или сам себя грохнешь из-за своих переживаний… – и твердо отбивая слова, закончил. – Ты – солдат! И находишься здесь не по своей прихоти, а по приказу! А поэтому, должен выполнять то, что положено.

      – Где