Начудесили. Ольга Пойманова

сказала Алёна.

      – Одна спасёшь? – Нюра собралась было плакать, но быстро утешилась, получив обещание, что заниматься пересадкой будет она. Разделение труда, так сказать.

      Алёнка выглянула из квартиры. Вроде тихо. Но холодно. Закрыла дверь. Схватила первое теплое, что подвернулось под руку. Это была Нюрина толстовка со смешными собачками. Запахнувшись в нее, Алёнка пошла добывать.

      Но не рассчитала. На лестнице между пролетами тихонько о чем-то разговаривали два парня. Одного она даже вроде видела пару раз, сосед, наверное.

      Обалдев от красоты, парни мигом замолчали и уставились на Алёну.

      Приняв самый гордый из всех возможных видов, она посмотрела на одного, на второго, а потом сказала:

      – Да, вы правы, господа. Да. Да, у меня нитки в волосах. Да, я в детской толстовке. И – да, вы мне мешаетесь. Позвольте!

      Парни посторонилась. Алёнка взяла с подоконника горшок с чем-то сухим и серым, тряхнула косами.

      – Спасибо, – сказала она, улыбнулась каждому по очереди, попрощалась и, держа спину ровно, удалилась в квартиру.

      Уже там, за закрытой дверью, сползла вниз по стене от хохота. Да уж, ситуация! Вот это был выход!

      Парни на площадке тоже пришли в себя.

      – Забавная, – протянул тот, который был чужой.

      – Ага, надо мной живёт, – ответил сосед.

      Семён Степаныч с любопытством глядел на них с подоконника, где просидел почти весь этот спектакль. Он тоже юркнул в дверь, когда Алёна вышла на площадку. Не то, чтобы домовым очень мешали стены, но так, знаете ли, проще. Выйдя с хозяйкой, он с любопытством уставился на парней.

      – Так, этого не знаем, не нашенский, – забормотал он. – А этот… А, так вот кто мне по ночам спать не даёт! Ну, голубчик, погоди… Замучил ты меня своей гитарой. Твоё спасение, что играешь хорошо, душевно, так тебя растак. А то давно б тебе тайком все струны пообрывал… Что ж тебе вечерами-то не играется, а? Я б под чаёк и слушал…

      Алёна забрала цветок и направилась домой. Степаныч собрался было за ней, чтоб опять в дверь, да тут сверху послышалась громкая брань.

      – Да что ж это делается-то, а? Ты ж куда его понесла, канарейка ты этакая? А ну поставь на место, его ещё Любовь Степановна своими руками в этот горшок сажала! Семь лет стоял как родной, а она воровать!

      Цепляясь кафтаном на мелкие зазубрины, с верхнего этажа прямо по перилам скатился какой-то домовой. Съехал да и рухнул на Степаныча. Зашиб его прилично, Семён прям об бетонный пол головой и ударился, падая. Кое-как спихнул с себя ездока, поднялся, кряхтя и потирая макушку.

      – Ты гляди, окаянный, чего делаешь-то! – ругнулся он. – Куда прёшь-то? Ну взяла цветок, и чего, ты его хоть видел? Пенёк один, а не цветок! Дома подлечит да назад вернёт. А может, и не вернёт, чего ему тут загибаться! Тоже мне, нашелся блюститель!

      Домовой сверху тоже поднялся, зло блестя глазами и натирая отбитые локти.

      – Не вернёт, найду и дома все цветы переломаю! Это моей бывшей хозяйки, самой любимой, цветок был!

      – А