Граф Монте-Кристо. Александр Дюма

знает, где «Фараон», и привез вам какое-нибудь известие о нем?

      – Признаться вам? Я почти столь же страшусь вестей о моем корабле, как неизвестности. Неизвестность – все-таки надежда.

      Помолчав, г-н Моррель прибавил глухим голосом:

      – Такое опоздание непонятно; «Фараон» вышел из Калькутты пятого февраля; уже больше месяца, как ему пора быть здесь.

      – Что это, – вдруг сказал англичанин, прислушиваясь, – что это за шум?

      – Боже мой! Боже мой! – побледнев, как смерть, воскликнул Моррель. – Что еще случилось?

      С лестницы в самом деле доносился громкий шум; люди бегали взад и вперед; раздался даже чей-то жалобный вопль.

      Моррель встал было, чтобы отворить дверь, но силы изменили ему, и он снова опустился в кресло.

      Они остались сидеть друг против друга, Моррель – дрожа всем телом, незнакомец – глядя на него с выражением глубокого сострадания. Шум прекратился, но Моррель, видимо, ждал чего-то: этот шум имел свою причину, которая должна была открыться.

      Незнакомцу показалось, что кто-то тихо поднимается по лестнице и что на площадке остановилось несколько человек.

      Потом он услышал, как в замок первой двери вставили ключ и как она заскрипела на петлях.

      – Только у двоих есть ключ от этой двери, – прошептал Моррель, – у Коклеса и Жюли.

      В ту же минуту отворилась вторая дверь, и на пороге показалась Жюли, бледная и в слезах.

      Моррель встал, дрожа всем телом, и оперся на ручку кресла, чтобы не упасть. Он хотел заговорить, но голос изменил ему.

      – Отец, – сказала девушка, умоляюще сложив руки, – простите вашей дочери, что она приносит вам дурную весть!

      Моррель страшно побледнел; Жюли бросилась в его объятия.

      – Отец, отец! – сказала она. – Не теряйте мужества!

      – «Фараон» погиб? – спросил Моррель сдавленным голосом.

      Жюли ничего не ответила, но утвердительно кивнула головой, склоненной на грудь отца.

      – А экипаж? – спросил Моррель.

      – Спасен, – сказала Жюли, – спасен бордоским кораблем, который только что вошел в порт.

      Моррель поднял руки к небу с непередаваемым выражением смирения и благодарности.

      – Благодарю тебя, боже! – сказал он. – Ты поразил одного меня!

      Как ни хладнокровен был англичанин, у него на глаза навернулись слезы.

      – Войдите, – сказал Моррель, – войдите; я догадываюсь, что вы все за дверью.

      Едва он произнес эти слова, как, рыдая, вошла госпожа Моррель; за нею следовал Эмманюель. В глубине, в передней, видны были суровые лица семи-восьми матросов, истерзанных и полунагих. При виде этих людей англичанин вздрогнул. Он, казалось, хотел подойти к ним, но сдержался и, напротив, отошел в самый темный и отдаленный угол кабинета.

      Госпожа Моррель села в кресло и взяла руку мужа в свои, а Жюли по-прежнему стояла, склонив голову на грудь отца. Эмманюель остался посреди комнаты, служа как бы звеном между семейством Моррель и матросами, столпившимися в дверях.

      – Как это случилось? – спросил Моррель.

      – Подойдите,